Лето бородатых пионеров - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Дьяков cтр.№ 79

«Отделение от государства способствовало пробуждению глубокого церковного самосознания, изменившего формальное казенное и привычно-бытовое отношение к Церкви на отношение горячей преданности ей», – писал несколько лет назад «Вестник Московской патриархии». Так-то так, но кажется все же, что церковь избавилась лишь от самых кричащих, дискредитирующих ее явлений. Суть же учения ее, ничего подлинной морали не прибавляющего, осталась неизменной.

Отец Василий упрекнул меня в том, что я, как всякий материалист, хочу все разложить по полочкам, даже вещи невыразимые, не называемые. Он сказал, что масса накопленных фактов может быть уподоблена захламленному подвалу, если знания не упорядочены великой и в то же время понятной каждому человеку идеей.

Он говорил так, словно не существует вне церкви и помимо ее учения идеи освобождения человека. Существует даже вопреки религиозности, которая ласковыми объятиями своими человека ангажирует, закабаляет. Или, скажем мягче: из-за нее разжижаются, атрофируются жизненные центры, теряется самостоятельность мышления, способность к принятию решений.

Мой собеседник тогда вспомнил Достоевского и Гоголя, писавших о религиозности, присущей русскому человеку. Не помню, что ответил я тогда отцу Василию. Но позже встретил обращенные к Гоголю слова Белинского: «По-вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь… Пригладитесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности… мистическая экзальтация не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме, и вот в этом-то, может быть, огромность исторических судеб его в будущем». Тут нечего добавить.

Не берусь подробно говорить о Достоевском, открытие и изучение взглядов которого продолжается и воспринимается как насущнейший современный вопрос. Об одном хочется сказать в русле нашего разговора с отцом Василием.

Печальной памяти вульгарный социологизм вешал под портретом великого писателя ярлык религиозного мистика. В массовом сознании вырабатывался штамп-убеждение в его однозначной религиозности. Но вот важная, на мой взгляд, деталь. Достоевский вслед за Гоголем говорил о Пушкине, что в нем воплотился русский человек, каким он будет через века. Но обмолвился ли Достоевский хоть словом о религиозности Пушкина, и, соответственно, русского человека будущего? Нет. И, думается, можно утверждать, что, ставя интересы истины над всеми увлечениями и заблуждениями, Достоевский провидчески предсказал, что в будущем религиозность станет рассматриваться как неизбежная в свое время, переходная форма сознания. Что богатства души русского человека, полностью развивавшейся, позволят ему обойтись без иллюзорных «подпорок».

– Федор Михайлович был убежден в том, что красота спасет мир, а красота вне религии… Человек не отучился сознавать их в единстве, – возражал отец Василий, и в доказательство обильно цитировал самые поэтичные места из «Песни Песней».

«… Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться и время умирать; время насаждать и время вырывать посаженное. Время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить. Время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать. Время разбрасывать камни и время собирать камни; время обнимать и время уклоняться от объятий», – прекрасно, кто спорит! Но тем более «грешно» использовать столь чудное творение человеческого духа для проповеди теории, его угнетающей.

«Когда нас предостерегают от злоупотребления тем, чего мы еще правильно употреблять не умеем, всегда можно опасаться того, что при встрече с опасным предметом мы прямо начнем злоупотреблением» – это В. О. Ключевский сказал. Кажется, эти слова точно применимы для характеристики изъянов атеистической пропаганды.

Проповедь атеизма должна быть гордой, уверенной, освобождающей. Но как же мы боимся, что одно лишь упоминание о боге, религии может вызвать у детей интерес к церкви, вере! Так боимся, что порой готовы принять все – лишь бы было не похоже на веру в бога. Например, представляем атеистическим явлением подмену культа Христа культом Сатаны, как это косвенно делается при освещении истории некоторых рыцарских орденов средневековья, объединявших по сути «сатанистов». Монархи, противостоящие им, обвиняются в зависти к богатству орденов, а об учении их ничего не говорится. Между тем знамя тамплиеров, к примеру, состояло из черного и белого квадратов, что символизировало равнозначность добра и зла, и жестокий цинизм их, и жажда власти любой ценой заслуживает не меньшего, если не большего осуждения, чем фальшивые проповеди христианства.

К чему же ведет фигура полного умолчания? В сочетании с умозрительностью, отвлеченностью атеистической пропаганды?

Приведу некоторые цифры.

По данным различных социологических исследований, проводящихся в стране, можно сделать вывод, что три-четыре процента юношей и девушек еще «находятся в плену религиозных заблуждений». Делают вывод: так мало же?! Вряд ли это должно успокаивать. Во-первых, мы располагаем лишь выборочными данными, а многие из опрошенных по разным причинам не признаются в своих религиозных симпатиях. Во-вторых, и четыре процента – это по меньшей мере сотни тысяч молодых людей.

В 1984 году Научно-исследовательский центр Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ проводил опросы в ряде республик и областей страны. Выяснилось, что из числа опрошенных только 48 проц. молодых рабочих, 57 проц. сельских тружеников, 60 проц. инженерно-технических работников, 55 проц. служащих сферы услуг считают, что религия приносит вред. А исследования в Псковской области, например, показали, что 22 проц. опрошенных молодых рабочих, 24 проц. «итээров», 38 проц. учащихся ПТУ считают, что наука и религия не мешают друг другу.

«Священные» тексты сами по себе не опасны для юных голов. И если не бояться их «канонизированности», а рассматривать как светский источник, как систему образов, которой пользовались наши предки, можно говорить о них, не рискуя подорвать в ком-либо материалистическое мировоззрение. Рассуждая иначе, можно прийти к курьезным выводам. Положим, объявится вдруг где-то – и станет всерьез исповедовать «учение Боконона» (псевдопророк из романа Курта Воннегута «Колыбель для кошки». – И. Д.); или «секта раблезианцев, поклоняющаяся «Оракулу Божественной Бутылки»; или «габриэлей», вздумавших канонизировать «Сто лет одиночества», что, тогда придется всех троих «изымать» из библиотек?…

Кто может усомниться в том, что в «священных» текстах немало прекрасного, поэтического, поучительного, как и во многих других литературных памятниках, созданных гением человека? Ясный, смелый и в то же время тактичный комментарий способен избавить творения человеческого духа от наносной мистичности, от спекулятивных конструкций – гаданий, предсказаний и т. п. Любой непредвзятый взгляд уловит, например, что лишь одно «чудо» содержится во всех четырех евангелиях (умножение хлебов), а иные – лишь в одном из них: исцеление нищего бесноватого (Матфей), исцеление глухого косноязычного (Марк), прохождение Христа невидимым среди врагов (Лука), превращение воды в вино (Иоанн). Таких несоответствий множество.