Лето бородатых пионеров - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Дьяков cтр.№ 113

А потом за родителями заехали родственники и увезли их в Москву. Больше отца живым я не видел. По пути говорили в основном женщины: о рассаде, о заборах, о других огородных делах, в которых они чудесным образом находят отдушину…

29 июня у меня заклинило машину. Намертво. Мужики подходили, цокали языками. Срок ей выходит, но это – память об отце друга, прекрасном человеке, который умер в тот же день, когда родился мой младший, Алексей. Машину оттащили сначала в деревню, потом в ремонт.

30 июня, проснувшись в хандре и валяясь в постели, подумал: что я, как отец, оставлю после себя сыновьям? Недавняя отповедь Острецова, человека, которого я считал своим «гуру» и старшим другом, отповедь неожиданная и, как мне казалось, вопиюще несправедливая, занозой сидела во мне, и я старался спокойно отделить от потока ругательств справедливые резоны так долго и столь глубоко ценимого мною человека. Подумал не без легкой обиды и о своем отце, – еще лет пятнадцать назад мы с молодой женой с горечью ощущали себя «и потомками, и патриархами».

В 10 утра на «мосту» зазвонил телефон. Жена взяла трубку и я сразу понял, что произошло что-то ужасное. Выпрыгнул не одеваясь. «Держись, держись! – проговорила моя Верка. – Катастрофа… Рыба звонит».

И Рыба, старинный мой товарищ, одноклассник еще, сказал: «Утром умер отец».

Меня затрясло. Как из другого человека, непроизвольно раздались какие-то утробные, полуживотные звуки… Оделся, едва попадая в штанины и рукава. Мелькнуло: «Какие кромешные дни настали!» Взял деньги (в этом смысле рассчитывать не на кого, я держал «за щекой» сумму на случай болезни родителей).

Друзья-соседи молча ждали в машине.

Младший уже «цвел» ветрянкой, и брать его с собой было нельзя.

В поезде времени не заметил, не томило. В метро на «Комсомольской» скрипач играл «Ты меня на рассвете разбудишь…» Безучастно шумела Москва, ставшая враждебной и отцу, и, наверное, всякому русскому.

Мы вышли на «Студенческой». Вокруг – следы недавнего урагана. Куда-то позвонили, что-то прихватили…

Минуты странной легкости («все на мне, и нужно действовать») сменялись трепетом жутковатого ожидания («как дома, как ЭТО произошло»).

… Мать в черном, заплаканная. Сестра как тень. Соседки вокруг. Собрали килограммы мелочи. Дают советы – как, что, где.

Вчера вечером он шутил у подъезда, многие его видели, со многими по обыкновению разговаривал. Потом Арбуз (его бывший сотрудник) позвал выпить. Позже он сказал, что предлагал отцу относительно высокооплачиваемую работу, но с условием, что снова надо будет ездить в Москву. На что отец сказал: «Мой ресурс выработан, не выдержу». Отец пришел домой поздно, но пьяный не шибко.

Ночью же его здорово разморило. Бредил. А рано утром, в полвосьмого, еще окончательно не протрезвев, решил ехать на дачи (это километров пять) на велосипеде. Мать слезно уговаривала или не идти на дежурство, или идти хотя бы пешком. Но он, хоть и жаловался, что плохо себя чувствует, упрямо направился в гараж и сел на велосипед, прихватив с собой сумку с едой и, как оказалось, целым набором сердечных таблеток.

Некто Захватова жила в дачном доме рядом с дорогой. Рядом пруд с лебедями, идиллия. Тем утром она прополоскала белье и перешла дорогу, чтобы его развесить. А когда возвращалась, увидела лежащего рядом отца. Лицо его было разбито и в обильной крови. Банка с супом разбилась. Остатки вытекали на асфальт. Отец был мертв. Он умер мгновенно, не успев испугаться, в седле. И проехал по инерции метров десять мертвым.

Это была уже территория не нашего, Одинцовского, а Наро-Фоминского района, потому и врачей, и милицию вызвали из Нары. Сообщили матери, она дозвонилась Рыбе. Через несколько часов тело отца отвезли в морг Наро-Фоминска…

Тогда, в конце мая, он настоял на том, чтобы мы перед отъездом заехали в его сторожку. Она оказалась закрытой, но можно было разглядеть стол, кровать, баян, плакатики на стенах. Рядом со сторожкой сновал Мухтар, овчарка. Отец раз в трое суток приходил сюда с вечера, делал обход и потом дежурил за 500 рублей в месяц (около 90 долларов). Говорил, что впервые за много лет нашел время посмотреть на небо, увидеть, как изменяются облака, птичек послушать. Утешал нас… Скучал без телевизора. Я дал телевизор, но он уже не пригодился. Тучки, птички… Казалось бы, жить да радоваться пенсионеру-отставнику.

– Берегите ветеранов! – полушутя сказал я парню, начальнику охраны, подъехавшему на велосипеде.

– Всенепременно! – ответил он вполне серьезно.

Но уберечь отца уже было невозможно.

Всякий раз, когда он проезжал на работу мимо заброшенного КПП, куда посторонние многие годы не допускались на расстояние выстрела; когда он со своего велосипеда, позвякивая банкой с супом, смотрел на «шалаш» (или «объект», как всю нашу юность называли станцию ПВО 110-метровой высоты), он не мог не сравнивать «тогда» и «сейчас».

«Тогда» – блестящие молодые выпускники Минского высшего радиотехнического училища, полные сил и надежд, заступали здесь на боевые дежурства по охране воздушного пространства империи. Отец, закончивший училище с золотой медалью, имел возможность выбрать Акулово, да еще с дополнительным условием: чтобы друга направили сюда же. До того он был здесь на стажировке, и одной из причин такого выбора была отличная во всех отношениях средняя школа.

«Тогда» дружили целыми подъездами, играли в лото и шахматы вместе с детьми, чье детство было неотделимо от молодости родителей, и потому нам, детям, довелось пережить как бы две юности – одну родительскую, другую – собственную. Культ спорта и рацпредложений, гордость тем, что «подобрались к Москве» и живем в легендарном месте, где в декабре 1941-го был остановлен немец, рвавшийся от Нары к Минскому шоссе для победного марша на Москву; свобода передвижений по стране и потому – частые взаимные визиты друзей, отдых кампаниями, – все это придавало жизни цвет, вкус и запах, то есть видимую полноту.

Культ спорта от родителей переливался в нескончаемые соревнования среди детей. Культ «рацио» – в стремление хорошо учиться. Гордость героическим прошлым набитого гильзами акуловского поля, церкви в Дютьково, где располагался наш пулеметный расчет – в естественный, ненатужный, но безоговорочный патриотизм.

Все это для отца было «тогда».

«Сейчас» для него олицетворялось «колотушкой», ненавистными Рыжим и Беспалым, добивающими страну, и неумолимой, пугающей старостью…

Квартира была полна, и мы с Рыбой ушли спать в садовый домик, только в прошлом году отстроенный вопреки отцу, который не хотел трогать сбережения. Как не потратил и деньги, подаренные «на зубы». А после нашего отъезда сказал кому-то из знакомых:

– Показал своим мои хоромы. Теперь будут знать, где искать, когда помру…

С Рыбой наговорились, как давно не наговаривались. Он весь – участие. Светила луна и белесая полоса на горизонте. На нем и семье – тяжкий крест. Уже пять лет как его отец невменяем (его избили на улице, и часть черепа пришлось трепанировать).