Tanger - читать онлайн книгу. Автор: Фарид Нагим cтр.№ 102

— Фу-у, — брезгливо сморщился высунувшийся из-за ее плеча Санька.

— Зайка, тебе вообще надо чистку лица сделать.

— Думаешь?

— Мамуль, море такое блестящее, что его хочется лизнуть.

Сначала обедали в ресторанчиках, а потом уже в общих и недорогих столовках. И снова загорали по инструкции со всеми средствами против и для загара.

Пена выплескивает на гальку, мгновенно тает, исчезает, только галька блестит сильнее. Девушка несла свою грудь, как каравай. Все тело — постамент под ее груди. Сердце саднило, хотелось выпить.

— Смешные эти новые русские, да?

— А что? — подняла она от гальки належалое лицо.

— А он прямо с сигаретой и барсеткой пошел в воду.

— А-а…

— А знаешь, во время революции они были бы революционными матросами, с такими же шеями и цепями, а в советское время были бы стахановцами, ударниками соцтруда, а сейчас они бандиты.

— Ты им просто завидуешь.

— Может быть, хотя вряд ли…

Бог, наверное, избрал меня своим глазом, чтобы я любовался женским телом. И я мучительно не смотрел, глаза косили и будто бы сохли. Неумолимая сила сворачивала голову, и я смотрел, пряча от нее лицо и делая задумчивым взгляд. И говорил ей что-то незначительное о море, о погоде, будто думал только об этом, а не смотрел на женщин. Будто специально, все, как на подбор, удивительно красивые, загорелые и блестящие на солнце, музей достижений современного женского тела. Я будто бы воровал у нее из-под носа эти фрагменты грудей, ягодиц, ног.

— Тебе, видно, очень нравится эта, в стрингах? — Она спокойно смотрела на меня из-под панамы.

— Какая? Эта? Фу, нет, что ты.

— А вон та, в купальнике Версаче? — Она приподнялась на локте и щурилась.

— Как ты видишь, что это купальник Версаче? Так себе, мне не нравятся худые модели, они нравятся толстым мужикам.

— И купальник Версаче не понравился? Я же вижу, что ты врешь, Анвар. Чего ты боишься? У тебя уже глаза косят в разные стороны!

— Ну, это скорее какое-то эстетическое зрелище, что ли.

— А от меня? — с вызовом толстушки спросила она.

— От тебя даже большее.

— Я знаю, что только большее, но не эстетическое!

И вдруг громкий, вспухающий шум прибоя, будто напоминающий о себе, и длинный, всасывающий звук его отступления. Шампунная пена, черная мокрая галька, голубое стекло воды. Нещадное солнце, все вокруг белое, обведенное фиолетовым нимбом. Зеленый пластик водоросли прилип к ее большому пальцу. Крики чаек, купающихся, торговцев пахлавой, лай собаки. «Теплоход „Константин Паустовский“ отправляется по…шруту…ассе номер пять».

Она, раздраженно закрыв глаза, лежала на боку. Я рядом с нею, на мне эти полосатые плавки. Она хотела что-то сказать и промолчала, только веки вздрогнули.

В этом августе, лежа рядом с женщиной у моря, я вдруг остро почувствовал свою смертность. С женщиной всегда чувствуешь смертность и конечность пути. Хотелось выпить и закурить. Хорошо выпить, закурить, грустить и знать уже, что умрешь, глядя в морскую даль, лежа рядом с женщиной — любимой или не очень, все равно.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Мне очень хотелось показать им лайнер. Но его все не было. Были толпы людей на улицах, на рынках, в тесных троллейбусах, озлобленные, яростно агрессивные кондукторы и местные жители. Изнуряющая жара и вечерний смог на Московской и Киевской. Тот же наглый бандурист на набережной, старик в морской форме и с баяном, весы за 25 копшёк. Мне было обидно за отдых Няни и Саньки, и я остро переживал, когда их толкали, обсчитывали, пролезали вперед них в очереди и грубили.

Лайнера все не было, и я решил открыть им прекрасную тайну, которую заготовил напоследок — я повел их по улице Чехова, чтобы показать им Ялту, которую сам очень любил — эти изогнутые, ступенчатые старые дома с большими верандами, насквозь проросшими толстыми ветвями дикого винограда, эти таинственные, каменные спуски во дворы, этих странных, будто бы музейных людей, эти парки, будто бы навсегда сокрытые от простых смертных. Но поразительно, та, прошлогодняя Ялта спряталась от меня, и ТА улица Чехова будто бы отступила за саму себя, за эту обычную, ничем особенным не примечательную провинциальную улочку, и казалось, вновь проявляется за моей спиной, но стоит обернуться вместе с Няней и все пропадает. Словно бы в этой Ялте меня окружала странная граница, переступая которую, я попадал в строительный магазин «Евроремонт», «ПокрIвля для ВАШОГУ дому», продуктовый гастроном, магазин женского белья, дорогой и скучнейший ресторан, гордящийся тем, что все на уровне и как в Москве, я становился обычным семейным курортником, с пивом в руке.

После еды она подкрашивала губы и делала это с таким аппетитом, будто некий ритуал, продолжающий еду.

Я со страхом в душе думал о Массандровской улице, уже зная, что и там меня будет ждать эта невидимая граница со шлагбаумом и невидимым насмешливым часовым.

— О чем ты думаешь?

И я вздрогнул, снова увидев в ней чужого человека.

— Так… Какое странное чувство было у меня в Германии.

— Ты был в Германии? — спросил бы Серафимыч.

— Да, немецкоязычная группа нашего института. Дойчеаустаушдинст.

— Надо же, — она с уважительной готовностью сменила лицо.

— И вот там я вдруг что-то ощутил, это длилось всего секунду, что-то такое последнее на земле. У меня сжалась душа, и я что-то окончательное понял, такое грустное. Маленький городок, то ли Майнц, то ли Дармштадт, не помню.

— Ах, какие названия, — Серафимыч качнул бы головой. — Ты их так называешь запросто.

— Ты не понимаешь, а я не могу объяснить. Что-то общее и такое интимное, стыдное, и конечное. И не важно, какие названия, словно я бывал уже здесь, как я бывал в казахских степях, как я вот здесь сижу. Нет, не то, не могу объяснить чувства.

— Я поняла тебя, — она с уважительной готовностью нахмурила брови.

«Что это было все-таки? Потом меня окликнули, и я пошел-пошел, возвращаясь к автобусу, постепенно одеваясь в земное, становясь Анваром… Бегичевым… нищим студентом третьего курса… стесняющимся своего маленького пениса и незнания немецкого языка»…

Шли с нею и снова увидели веселых московских «голубых». Мне хотелось спрятаться. Казалось, что все в мире «голубые», и только я один с женщиной — трусливый, неудачливый, пошлый.

А через неделю Санька заболел так, что пришлось вызывать «скорую». И врач с провинциальным чемоданом в руке успокоил нас, что ничего страшного, что это не солнечный удар, не сотрясение мозга, а просто курортный грипп из-за акклиматизации, как это часто бывает у детей. Няня дала ему деньги, он растерялся, покраснел и поблагодарил с преувеличенной солидностью.