Третья штанина - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Алехин cтр.№ 9

– желательно, чтобы я отправил им в письме еще какие-то биографические сведения о себе плюс речь, которую я буду читать в Пушкинском музее, в случае, если стану победителем в своей номинации. Победителя будет определять жюри: Чингиз Айтматов, Асар Эппель, Сергей Гандлевский, Александр Галин и Сергей Костырко.

Ладно, я знал из жюри только Айтматова, но и его не читал.

(Вот в чем парадокс, хе-хе, между нами будет сказано, не для интервью… в том, что Чингиз Айтматов отобрал меня в финалисты, и ему, видимо, пришлось прочесть мои рассказы… а я его – можно сказать классического автора – не читал… это, согласитесь, приятный момент…)

Несколько месяцев назад я отправил на конкурс по «мылу» несколько рассказов. Реклама шла по ОРТ, денег победителю обещали целых две тысячи долларов – все это выглядело заманчиво. Я был уверен, с одной стороны, что меня никто даже не прочтет, но, с другой стороны, меня обязательно позовут на финал и дадут две штуки. Позвали.

Я несколько раз попытался позвонить Игорю, но у него был занят телефон – наверное, тоже сидел в Интернете, через модем, вот и занято. Я позвонил Сперанскому, но он был в универе. Больше у меня и не было знакомых, которые бы настолько разделяли мои литературные переживания, чтобы оценить событие в моей жизни.

Мне оставалось еще сорок минут сидеть закрытым в кабинете. Я скачал тексты моих соперников, чтобы пока немного почитать. Но я был слишком возбужден, ничего не воспринимал, ясно было только, что они и в подметки мне не годятся! Хотя нет, несомненно, в «Малой прозе» были удивительные авторы… Это самая сильная номинация… задали мы жару, задали… да, мне приятно было находиться в обществе таких сильных и смелых писателей, дорогие друзья, да, спасибо, каждый из моих оппонентов достоин этой премии не меньше, чем я, это всего лишь случай так распорядился… спасибо Чингизу, спасибо отцу, который тоже хорошо отзывался о моей прозе…

Наконец отец вернулся. Я уже уйму раз прокрутил этот момент в голове. Я услышал его, еще когда он шел по коридору. Когда отец зашел, я уже стоял, корчил гримасу счастливого человека из рекламы зубной пасты и пальцем показывал на монитор.

– Что с тобой?

– Посмотри-ка сюда.

– Сейчас, – говорит он.

И не к компьютеру, а к шкафу, фу, стянул шорты, стянул футболку, стянул трусы, махнул членом всем моим литературным переживаниям. Быстро облачился во все чистое: трусы, носки, рубашка, костюм, напялил очки. И вот он, уже прожженный работник офиса, спросил:

– Что?

– Вот, – говорю, – пока ты членом машешь, твой сын стал писателем.

И жестом предложил ему сесть. Он подошел, но не сел, а стоя заглянул в компьютер и прочитал письмо. И сказал:

– Позорище!

Так он порадовался за своего сына. Вместо того чтобы сказать, как он гордится, впервые в жизни гордится сыном, вместо этого он мне сказал:

– Ты же нажрешься опять как свинья и опозоришься.

И вышел из кабинета. Хотя в этом был какой-то стиль.

Я стоял и думал, что бы все это могло значить? Потом присел. Вообще-то, отцу вроде нравилось то, что я писал, – я всегда давал ему читать. Это последние три года отец работал в Газпроме, из-за денег, а не для собственного удовольствия, до этого он двадцать лет был журналистом, и у него были даже очень интересные, на мой взгляд, газетные материалы, то есть он имел ко всему этому отношение плюс был филологом по образованию. А еще это была одна из возможностей сблизиться с ним, вот почему я всегда давал ему свою писанину. Через пять минут отец вернулся и сказал:

– Я сейчас звонил Ольге, редактору.

– Зачем?

– Похвастаться хотел. Дашь интервью им в «Кузбасс», – это было скорее утверждение, чем вопрос.

– Ладно, дам.

(Гм… Интересный вопрос. Знаете ли… благодаря писательству ты как бы можешь делать с миром все, что тебе хочется, все, что тебе угодно. Это своего рода Игра. Ты можешь играть со всем сущим, как ребенок играет с утятами в ванной. Вот что это такое…)

* * *

В аэропорту пиво стоило дорого, но я купил-таки баночку «Сибирской короны», чтобы освежиться. Считай, все равно изначально я должен был ехать в купе, поездом, а тогда бы уж точно пропил тысячерублевую купюру (и несколько сотенных), которую дал мне с собой отец, за двое с лишним суток пути. Но получилось так, что я летел на самолете. Самолетом билет до Москвы и обратно стоил семь тысяч с лишним, а на поезде в купе около двенадцати. Вот и вся математика, поэтому премия, конечно, согласилась оплатить самолет.

Я немного подустал праздновать. Присел, поставил сумку, глотнул пива. Ожидание. Я не летал с детства, в пять лет был на Черном море.

Рейс задерживали, все походило на взрослую жизнь. Зал ожидания, ожидание полета в другой город, усталость от праздника, ожидание еще большего праздника, ожидание новой жизни. Я как бы официально теперь стал писателем, во всяком случае, для самого себя.

Последняя неделя вертелась у меня в голове осколками мозаики. Сначала мы выпили прямо в институте с Женей Лахановым, я прищемил палец дверью туалета. Потом пошел на мастерство, мы разминались, ходили по аудитории, махали руками, разогревая мышцы, боль была невыносимая, ноготь мой потемнел. Я остановился и пошел к двери. Басалаев спросил, куда это я собрался? Я показал ему средний палец. Палец был неестественно изогнут, прищемил я его дай бог. Басалаев чуть язык не проглотил, он сперва подумал, что я просто показываю ему жест, посылаю его вот так запросто, а не демонстрирую ему увечье. Потом я долго в туалете поливал палец холодной водой. Потом мы еще пили с Женей в гостях у его друга, но я сквозь опьянение все равно чувствовал боль, и мне казалось, что я теряю сознание от этой боли. Когда мы шли в травмпункт ночью по улице, от нас чего-то хотели гопники, но, как только увидели мой палец, решили, что мне достаточно страданий и без них, стрельнули пару сигарет и отвалили. Врач только сделал одно движение, хрустнув пальцем, и вернул кость на место. Потом проткнул ноготь иголкой, надавил, выпустил кровь из-под ногтя, и боль чуть-чуть отпустила.

Я курил, когда наконец-то объявили рейс на Москву. Все люди стали подходить к выходу. Подъехал специальный автобус, который довозит до самолета. Действительно, все совсем как настоящее.

Я бросил окурок, взял сумку поудобнее, сдвинулся с места, а Игорь так и остался стоять, лежать, прыгать где-то у себя в маленьком и безумном мире, он мой главный литературный друг, можно сказать. Мне было семнадцать, а ему девятнадцать, когда мы собирались начать борьбу со всеми местными Союзами писателей, с этими стариками поэтами, правящими у нас в области, собирались посылать их в жопу и показывать, что мы пришли, что мы лучше. Мы мечтали писать стихи – бросать бомбы, завоевывать женщин, создавать литературный процесс, только я не очень представлял себе, как это будет происходить, честно говоря. Так и прошло два года.

Несколько дней назад мы со Сперанским пришли к Игорю. Решили остаться у него на ночь, посидеть, поболтать о литературе, поболтать о сексе и литературе, выпить, раз тут такое дело. Игорь говорил, что я должен запечатлеть все это, наш с ним персональный поэтический Задрищенск, да, соглашался я, должен и сделаю, и все шло нормально, пока у нас не закончились выпивка и деньги. А потом Игорь пошел просить на пиво у своей мамы и Тани. Потом вернулся, сказал: