Тезка - читать онлайн книгу. Автор: Джумпа Лахири cтр.№ 16

— Гоголь, скоро ты станешь старшим братом, — говорит она ему, — у тебя родится братик или сестренка и будет тебя звать дада. Правда, здорово?

Когда Ашима чувствует себя получше, она просит Гоголя принести ей альбом с фотографиями, и они часами рассматривают старые снимки — бабушку с дедушкой, бесконечную вереницу дядей и тетей, кузенов и кузин, которых Гоголь совершенно не помнит, несмотря на свой короткий визит в Калькутту. Она учит его стихам — в частности, четверостишию Рабиндраната Тагора, которое она сама учила в детстве. Она рассказывает ему древние индийские легенды и называет имена божеств, окружающих великую богиню-мать Дургу на празднике Дурга-пуджа: вот Сарасвати держит своего лебедя, а вот слева от Дурги Картика с павлином, а справа Лакшми с совой и Ганеша [9] верхом на крысе. После обеда Ашима спит, но перед этим она переключает телевизор на двенадцатый канал и велит Гоголю смотреть «Улицу Сезам» или «Электрическую компанию», чтобы он упражнялся в английском, на котором ему приходится говорить в детском саду.

Теперь Гоголь с отцом ужинают на кухне цыпленком карри, которого Ашок готовит по воскресеньям на неделю вперед. Ашима не переносит запах еды даже издалека, и, пока разогревается ужин, отец велит Гоголю закрыть двери на кухню — запах просачивается даже на второй этаж. Гоголю непривычно видеть отца в роли хозяйки — стоящим у плиты, повязав вокруг пояса фартук, раскладывающим еду по тарелкам. Они сидят за столом в полном молчании, и Гоголю не хватает семейных разговоров, не хватает голосов дикторов, доносящихся из включенного в гостиной телевизора. Его отец ест быстро, жадно, низко склонив голову над тарелкой, его глаза уставлены в раскрытую «Таймс». Изредка он бросает быстрый взгляд на Гоголя, проверяя, как тот себя ведет. Хотя отец заранее перемешивает рис и карри на тарелке Гоголя, он не скатывает из риса шарики, как это делает мама, и не расставляет эти шарики по периметру тарелки наподобие циферблата у часов. Поэтому Гоголю скучно. Он уже научился есть аккуратно, только пальцами, не пачкая едой всю ладонь, он умеет высасывать мозги из бараньей косточки, вынимать кости из рыбы. Но мамы за столом нет, и жевать невкусный рис ему совсем не хочется. Каждый вечер Гоголь мечтает, чтобы мама вышла из спальни в своем сари и села за стол вместе с ними, чтобы воздух наполнился ее, таким любимым, запахом. К тому же ему ужасно надоело карри — сколько можно есть одно и то же! Гоголь осторожно отодвигает еду на одну сторону тарелки, указательным пальцем равномерно размазывает соус и начинает рисовать картину. Картина не выходит, и тогда он расчерчивает соус как бы для игры в крестики-нолики.

— Гоголь, — раздается голос отца. Он переворачивает страницу газеты и испытующе смотрит на сына. — Ты уже закончил? С едой не играют.

— Баба, я наелся.

— Доедай!

— Но я больше не могу!

Тарелка отца отполирована до блеска, куриные кости обглоданы и сложены в аккуратную кучку, рядом с лавровым листом и палочкой корицы. Ашок отрицательно качает головой, не сводя с Гоголя неодобрительного взгляда, — ужин должен быть съеден до крошки. Каждый день он видит, как американцы небрежно швыряют в мусорные ведра недоеденные бутерброды, бросают на землю яблоки, откусив от них лишь пару раз.

— Доедай свой ужин, Гоголь. В твоем возрасте я готов был жевать консервные банки.

Поскольку маму Гоголя начинает тошнить, едва она приближается к машине, она не может сопровождать мужа и сына в торжественный сентябрьский день 1973 года — Гоголь в первый раз идет в подготовительную группу при городской начальной школе. Правда, занятия в группе начались уже неделю назад, но Гоголь пролежал эту неделю рядом с мамой. У него не было аппетита, болела голова, его даже пару раз вырвало в розовое пластмассовое ведро, стоящее около кровати Ашимы. У Гоголя действительно побаливал живот, но главная проблема заключается в том, что ему совершенно не хочется идти в школу. Ему даже не хочется надевать новенькую куртку, которую мама купила в торговом центре, а от мысли, что придется каждое утро залезать в желтый школьный автобус с ранцем за спиной и коробкой для ланча в руках, его сразу начинает тошнить. Эта школа, в отличие от детского сада, куда он ходил раньше, находится в нескольких милях как от дома, так и от университета. Родители много раз возили его туда, он хорошо запомнил низкое, длинное прямоугольное строение с абсолютно плоской крышей и американским флагом на длинном белом шесте, воткнутом в землю посреди лужайки.

Гоголь не желает идти в школу по вполне определенной причине. Она кроется в том, что в школе его будут звать по-другому. Так ему сказали мама с папой.

Они наконец-то выбрали ему настоящее имя, официальное, и как раз вовремя — чтобы мальчик мог начать новую, взрослую жизнь. Официальное имя Гоголя искусно связано с его домашним именем — оно звучит «Никхил». Это имя не только является полноценным бенгальским именем, означающим «полновесный, включающий в себя целый мир», но и созвучно имени русского писателя Гоголя — Николай. Ашок придумал его недавно, когда, по своему обыкновению, любовался корешками книг русских писателей в университетской библиотеке. Его как осенило — и он сразу же помчался домой, чтобы узнать мнение Ашимы о своей находке. Это имя, объяснил он жене, к счастью, достаточно легко в произнесении, хотя, зная страсть американцев к упрощению, есть риск, что они начнут сокращать его до простого «Ника». Ашима ответила, что имя ей вполне нравится, но потом, оставшись одна, долго плакала, вспоминая бабушку, умершую в начале года, и письмо, которое по каким-то причинам так и затерялось где-то между Индией и Америкой, навеки сохранив в себе тайну имени их первенца. Ашиме до сих пор иногда снится это письмо, как оно приходит к ним по почте в грязном, измятом конверте, а когда они открывают конверт, внутри оказывается лишь пустой лист бумаги.

А вот Гоголь совершенно не хочет нового имени, ему нравится старое. Он не понимает, как это его будут звать по-другому, не так, как теперь.

— Но зачем мне новое имя? — говорит он дрожащим голосом, едва сдерживая слезы. Вот если бы и родители тоже стали вдруг называть его Никхил, тогда другое дело, но они говорят, что новое имя — только для учителей и детей в школе. Он боится этого имени, Никхил, как будто это будет уже кто-то другой, не он. Кто-то, кого он совсем не знает. Ма и баба говорят, что у них тоже по два имени: одно для дома, другое для работы. Так положено каждому бенгальцу, где бы он ни жил, что в Америке, что в Индии. Они пишут его имя на листе бумаги, просят его переписать его, еще раз, еще раз, пока он не привыкнет к новому звучанию.

— Не волнуйся, — говорит ему отец, — для нас с мамой ты всегда будешь Гоголем.

В приемной школы Ашока и Гоголя встречает секретарь, миссис Макнаб, и просит Ашока заполнить регистрационные формы. Ашок вынимает копии свидетельства о рождении Гоголя и справку о прививках, и миссис Макнаб подшивает их в личное дело нового ученика.

— Сюда, пожалуйста, — говорит она и ведет их в кабинет директора. На двери висит табличка «Кендас Лапидус». По словам миссис Лапидус, нет ничего страшного в том, что Гоголь пропустил первую неделю, они все равно еще толком не приступили к занятиям. Миссис Лапидус — высокая, стройная женщина с коротко стриженными пепельно-русыми волосами. На веках у нее голубые тени с блеском, а костюм — лимонно-желтый. Она пожимает Ашоку руку и сообщает ему, что у них в школе уже учатся двое маленьких индийцев — Джаядев Моди в третьем классе и Рекха Саксена в пятом. Может быть, семья Гангули знакома с их родителями? Ашок с сожалением качает головой — нет, они не знакомы. Директор смотрит на заполненные Ашоком формы и улыбается мальчику, который стоит, крепко вцепившись в руку отца. На Гоголе светло-голубые джинсы, полосатый свитер и красные с белым кеды.