Эвелин покрутила ручку и подняла стекло.
— Неплохо было бы сейчас взять и впасть в такую зимнюю спячку, — сказал Адам.
Они поехали по указателю на Кестей, Залаэгер, Кёрменд.
— Ты не голодный, ты же еще ничего не ел?
Эвелин переложила творожный пирог с заднего сиденья на колени, развернула, отломила кусочек и положила его Адаму в рот.
В поисках носовых платков она открыла бардачок.
— Она его забыла? — Эвелин держала в руках кубик Рубика.
— Она мне его подарила, он ей теперь больше не нужен.
Новый «вартбург» обогнал их, громко сигналя, но ни Эвелин, ни Адам не помахали в ответ. На пограничном пункте в Рабафюзеше венгры их пропустили, не проштамповав паспорта, австрийцы жестом показали, что можно ехать дальше.
— Ты что, совсем не рад? — спросила Эвелин, когда они уже подъезжали к Фюрстенфельду.
— Нет. А чему я должен радоваться?
Но после небольшой паузы он все же сказал:
— Странно, конечно, что можешь все прочитать, а все равно это не у нас. Похоже на ярмарку с народными гуляньями, не хватает только колес обозрения и тира.
— Правда похоже, все какое-то раскрашенное.
— Потемкинские деревни.
— Да, — сказала Эвелин, — как будто это все ненастоящее.
42
ПОЗНАНИЯ
— Не думаю, что они ждут от нас денег. Это просто такой сервис, мы же не виноваты. Мы ведь и заправились тоже бесплатно.
— Ну у тебя и нервы. На Востоке тебе бы тоже пришлось за это платить, за это везде надо платить, — сказала Эвелин.
Она светила на черепаху инфракрасной лампой.
— Я сказал, что у меня нет денег, что у меня только пара шиллингов.
— А двести западных марок?
— Неприкосновенный запас.
Эвелин посмотрела на него.
— Я что, из-за этого сразу обманщик? Для них такая машина — нечто особенное, тут есть с чем повозиться, а сверх того мы им еще подарили ощущение, что они помогают своим братьям и сестрам.
— Это отвратительно, Адам. Без Рудольфа мы бы сидели черт-те где. И не было бы горячей пищи.
— Ты еще про озеро забыла, озера мы бы без него тоже не увидели.
— Не надо сразу так раздражаться.
— Я просто сказал, что он нам еще и озеро показал из окна машины.
— Смотри-ка, Ангьяли даже об этом подумали.
Эвелин зажала инфракрасную лампу между коленками и развернула малюсенькую солонку и перечницу.
— Может, дашь им хотя бы сто, просто как жест?
Она отрезала несколько кусочков огурца.
— Мастерам?
— И за эвакуацию.
— Я ведь еще даже не знаю, получится ли у них.
Адам откусил бутерброд с плавленым сыром, положил себе в рот кусочек огурца, вытащил пробку из бутылки вина и изобразил, что чокается с Эвелин:
— За Ангьялей!
Он отпил и затем протянул бутылку ей. Она тоже выпила.
— Хотя бы до завтрашнего утра нам не нужно ни о чем думать, — сказал Адам, сделал еще глоток и в блаженстве рухнул на кровать.
— Ты все?
— С меня уже хватит.
— Я бы могла еще есть и есть.
— Кто знает, когда нам здесь в следующий раз что-нибудь перепадет.
— А я сильно поправилась, несмотря ни на что.
— Что ты имеешь в виду под «несмотря ни на что»?
— Спокойным отпуском это все-таки не назовешь.
— Ну, по крайней мере, мы добрались сюда, а места здесь красивые. Эльфи не перегреется?
— Ей хорошо, я вижу. Здесь правда можно было бы как-нибудь отпуск провести.
Адам открыл ящик прикроватной тумбочки.
— Настоящее дерево выглядит по-другому… Тут кто-то что-то забыл. Библия, как странно.
— Может, ее для нас сюда положили?
— Потому что мы вроде как беженцы?
— Ну, чтоб нас подбодрить или что-нибудь наподобие. Они ведь и «Грюс готт»
[2]
всерьез говорят вместо «Здравствуйте».
— Они же не знали, что мы приедем.
— Они могли положить ее сюда, пока мы были на озере.
Адам включил лампочку со своей стороны кровати и подложил себе под голову обе подушки, свою и Эвелин.
— Я уже опять забыл, как его там.
— Рудольф, а фамилия — Дункель или как-то так, — сказала Эвелин.
— Да нет, как озеро называется, Химзе — это известное, а это, поменьше, какое?
— Я тоже запомнила только Химзе. Ты правда больше ничего не хочешь? Груши хорошие.
— «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою».
— В лицо?
— А ты думала, в рот, как на курсах первой помощи? «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла».
— Я это все когда-то читала, я думала, что меня в Лейпциге про это спросят.
— Когда поступала на историю искусств?
— Да, на собеседовании.
— Это дерево жизни, ты про него знала? — Адам положил раскрытую книгу на живот.
— Да не то чтобы.
— Я думал, речь о познании, о добре и зле! Про дерево жизни я еще никогда не слышал.
— Ты думаешь, там два дерева?
— Да я ж только что прочитал, — сказал он и снова взял книгу, — «…дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла. Из Едема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки. Имя одной Фисон: она обтекает всю землю Хавила, ту, где золото; и золото той земли хорошее; там бдолах и камень оникс. Имя второй реки Тихон: она обтекает всю землю Куш. Имя третьей реки Хиддекель: она протекает пред Ассириею. Четвертая река Евфрат…»
— Как на гербе Кошута, — сказала Эвелин. — Прости, читай дальше.
— «И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь».
— Смертью?
— Ты ж говорила, ты это читала?