Англия и Франция. Мы любим ненавидеть друг друга - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Кларк cтр.№ 64

Помимо введения метрической системы мер, самой радикальной из новых идей был революционный календарь, на редкость бредовая схема, предусматривающая новое летосчисление и призванная перекроить календарный год в привязке к французской жизни. Эту затею изначально ждал провал, по причине, о которой мы сейчас узнаем, — но в чем-то оппоненты старого календаря были правы. В конце концов, некоторые месяца года были неправильно названы на латыни: сентябрь стал девятым месяцем, а октябрь — десятым, — что за путаница для школьников, изучающих мертвые языки? [88] И какой смысл в месяцах разной продолжительности и католических глупостях насчет семидневной недели?

Революционеры подумали, что пора избавиться от этого хлама и начать все с нуля.

Новый календарь разработал типично французский коллектив: два математика и два поэта. Математики сделали самую черную работу, решив, что год должен состоять из двенадцати месяцев по тридцать суток в каждом. К счастью, умея считать, они быстро сообразили, что этого недостаточно, и после 360 суток ввели пять (в високосном году шесть) «дополнительных» суток — с тем, чтобы французы шли в ногу с природой.

Поэты переименовали дни и месяцы, использовав названия французских растений, животных и инструментов для обозначения дней, а месяца рифмуя тройками. Зиму, например, они разделили на nivose (нивоз, месяц снега), pluviose (плювиоз, месяц дождя) и ventose (вантоз, месяц ветра). С днями получилось еще сложнее: поэты не хотели привязываться к привычным понедельнику, вторнику, среде и т. д., поэтому присвоили каждому дню года свое имя. Скажем, осенью был день пастернака (30 сентября), и тыквы (8 октября), и баклажана (17 октября), и лопаты (20 декабря). Весной, 8 апреля, был день улья, 4 мая — день тутового шелкопряда. Все очень живописно, но на практике…

«Какой сегодня день?»

«Пастернак…»

«Мерси».

«Хотя нет, постой-ка, а может, морковь? Или редис?»

Однако не в этом состоял роковой изъян идеи. Революционные недели должны были состоять из десяти дней, и вовсе не надо быть математиком, чтобы догадаться, что это автоматически сокращает количество выходных, а вот это проделывать с французами не рекомендуется. Чтобы как-то сгладить столь щекотливый момент, правительство объявило, что «воскресенье отменяется во имя революционной идеи». Кроме того, пять-шесть праздников в новом календаре — это было ничто в сравнении со старыми добрыми католическими днями святых. Народ, конечно, с большой радостью порубил несколько священников, но терять свои кровные церковные праздники никому не хотелось.

Так что для французов стало огромным облегчением, когда в 1805 году Наполеон отменил революционный календарь и восстановил нелогичную старую систему, добавив в качестве бонуса новый праздник — 14 июля, который иначе носил бы довольно хилое название «День шалфея».

Что бы бритты ни думали по поводу Революции, Франция не позволяла им расслабляться.

В ноябре 1792 года высший законодательный и исполнительный орган Франции, теперь уже Конвент, выпустил эдикт о братстве, призывающий угнетенных субъектов всех европейских монархий к восстанию и свержению своих правителей. Конвент декларировал, что готов оказать помощь гражданам любой страны, решившим «обрести свободу». Понятное дело, монархи Британии, Пруссии, Голландии и Испании без энтузиазма восприняли это публичное приглашение к бунту, а 1 февраля 1793 года (иначе — в день брокколи, двенадцатый день плювиоза, в год первый) Франция еще яснее обозначила свою позицию, объявив войну Британии.

Был принят новый закон, обязывающий каждого дееспособного и неженатого мужчину вступить в революционную армию. Как и следовало ожидать, это вызвало ажиотаж в брачном бизнесе, поскольку холостяки кинулись жениться на ком ни попадя. Говорят, что французские вдовы никогда еще не были так счастливы. Но все равно около полумиллиона мужчин встали под ружье, и, хотя многие из них вскоре дезертировали или открыто восстали против своих офицеров, Франция по-прежнему являла собой грозного противника.

Британия неожиданно столкнулась с тройной французской угрозой. Мало того что предстояла война с революционной Францией, беспокойство внушали и 70 000 беженцев-роялистов, в то время как Париж активно подстрекал британцев к революции.

Британия не могла доверять французским беженцам, отчасти из-за того, что они — французы, но еще и потому, что самые знатные их представители — граф д’Артуа (внук Людовика XV) и его сын, герцог де Берри, — были законными членами династии Бурбонов, то есть семьи Людовика XIV, который буквально разорил Британию своими войнами. Поэтому Питт и его правительство протолкнули через парламент «Акт об иностранцах», вынуждающий французских эмигрантов регистрироваться у мирового судьи, тем самым устанавливая для них что-то вроде не ограниченного временным пределом испытательного срока.

Это было подкреплено также «Актом об изменнической переписке», который разрешал вскрытие и цензуру писем, отправляемых во Францию, а также запрещал всякую торговлю с Францией и активную поддержку Революции.

Страх перед возможной британской революцией заставил Питта и компанию самих стать диктаторами. Публичные собрания оказались под запретом, а нарушителей порядка и спокойствия отправляли в новую исправительную колонию — Австралию. Питт решил, что ему легче заплатить другим врагам Франции — прежде всего Австрии и Пруссии, — чтобы те воевали с французами, и это отчасти объясняет, почему британская интервенция во Франции выглядела столь нерешительной.

Скажем, летом 1793 года бритты послали флот на завоевание южного французского порта Тулон. Местные власти на самом деле приветствовали это вторжение, но захватчики объявили, что прибыли вовсе не для смены правящего режима, и вскоре их изгнал храбрый двадцатичетырехлетний капитан артиллерии, корсиканец Бонапарт, который занял стратегические форты и бомбардировками принудил британцев к отступлению. Когда Тулон был отбит, роялистов зверски казнили, а некоторых так просто разорвали пушечными ядрами. Контрреволюция, как водится, оказалась делом неблагодарным.

Между тем родина Наполеона, Корсика, довольно оскорбительно попросила Британию принять ее в состав империи, под крылышко короля Георга III. Англия на короткое время оккупировала остров, но защищать его было крайне трудно из-за многочисленных портов и гористой местности, и вскоре бритты оставили корсиканцев на милость кровожадных и мстительных французских правителей. Десять тысяч корсиканцев бесследно исчезли в ходе последовавших репрессий, и с тех пор отношения с материковой Францией уже никогда не были дружескими.

В июле 1794 года французская армия роялистов, при поддержке Британии, высадилась в бухте Киберон в Бретани. Но аристократы-командиры едва ли могли найти общий язык с бретонскими крестьянами, которых пришли освобождать, да еще из-за плохой погоды британскому флоту пришлось выйти в море, оставив силы вторжения без прикрытия. В конечном итоге революционная армия наголову разбила противника, казнила семьсот вернувшихся эмигрантов и захватила 20 000 британских мушкетов. И, словно раззадорившись, Франция решила предпринять ответную атаку.