— А другие что — лучше? Весь вопрос в том, симпатичный или нет.
— Едва ли это имеет значение, — сказала Фиби. (К собственной досаде, она поняла, что Родди довольно симпатичен, хотя чересчур хорошо сам это осознает.)
Она не думала о нем до самых выходных, когда ей позвонил взволнованный отец и спросил, видела ли она субботний номер „Таймс“. Фиби вышла на улицу, купила газету и обнаружила, что ее имя упоминается среди нескольких молодых художников, которым предрекают расцвет карьеры в следующем десятилетии.
„Я стараюсь быть очень осторожным в предсказаниях, поскольку история легко может их опровергнуть, — говорит один из ведущих лондонских арт-дилеров Родерик Уиншоу, — но из всех новых художников, работы которых мне довелось видеть в последнее время, самое большое впечатление на меня произвела Фиби Бартон, молодая и многообещающая художница из Лидса“.
Ким считала, что Фиби должна позвонить и поблагодарить Родди, но та не стала, изо всех сил стараясь не выказывать удовольствия. Тем не менее, когда несколько вечеров спустя он позвонил сам, Фиби первым делом сказала:
— Я прочла ваши слова в газете. Очень мило с вашей стороны.
— А, это? — отмахнулся Родди. — Я бы не стал придавать этому слишком большого значения. После публикации о вас несколько раз спрашивали, но пока говорить об этом рано.
Сердце Фиби скакнуло.
— Спрашивали?
— Собственно, я и звоню, — продолжал Родди, — выяснить, чем вы занимаетесь в эти выходные. Я как раз собираюсь в семейное гнездышко и хотел узнать, не согласитесь ли вы меня сопровождать. Там и посмотрим хорошенько ваши работы. Я мог бы в субботу подобрать вас в Лидсе, и мы бы вместе поехали дальше.
Фиби задумалась. Весь уик-энд наедине с Родериком Уиншоу? Да ей одного обеда вполне хватило. Кошмар, кошмар…
— Отлично, — сказала она. — Это будет очень славно.
2
Родди окинул взглядом муниципальный квартал и решил, что свой спортивный „мерседес“ на его стоянке не оставит. Парковать машину на склоне напротив не то школы, не то культурного центра тоже не слишком улыбалось: когда он запирал двери, за ним наблюдали два юных громилы, похоже, готовых, едва он отвернется, весело расколошматить стекла и проткнуть шины. Родди надеялся, что Фиби готова и ему не придется болтаться в этой богом забытой дыре ни минутой дольше, чем необходимо.
У подъезда многоквартирной башни он нажал на кнопку и представился в домофон. Ответа не последовало — лишь дверь резко зажужжала и открылась. Родди в последний раз оглянулся: на пропеченной солнцем площадке шумели дети, нагруженные покупками молодые мамаши толкали вверх по склону коляски из центра города — и шагнул в вестибюль. Внутри было сыро и очень дурно пахло. Лифт выглядел особенно омерзительно, но подниматься на одиннадцатый этаж пешком невозможно — вспотеешь и запыхаешься, а Родди намеревался произвести впечатление. Поэтому он стиснул зубы, зажал ноздри и с облегчением понял, что подъем прошел относительно быстро и безболезненно. Далее следовало преодолеть мрачный коридор, освещенный цепочкой чахлых сорокаваттных лампочек, особенно убогих по сравнению с яркостью оставшегося снаружи субботнего дня. Едва Родди решил, что окончательно заблудился, как одна дверь открылась и оттуда ему помахала Фиби. Настроение сразу улучшилось: в таком интерьере она выглядела еще ослепительнее, чем раньше, — и сомнения, одолевавшие его всю дорогу из Лондона, моментально испарились под натиском желанья.
— Заходите, — сказала Фиби. — Я почти готова. Ким только что заварила чай.
Родди удивился, оказавшись в светлой и просторной гостиной. На диване развалился молодой человек в майке и драных джинсах — он смотрел телевизор, переключая каналы между „Трибуной“ и какой-то черно-белой комедией по Би-би-си-2. К Родди он даже головы не повернул.
— Это Дэррен, — сказала Фиби. — Дэррен, это Родерик Уиншоу.
— Приятно познакомиться, — произнес Родди.
Дэррен хрюкнул.
— Он приехал из самого Лондона, — сказала Фиби, дотягиваясь до кнопки питания телевизора. — И ему, наверное, хотелось бы прийти в себя.
— Эй, я же смотрю!
Телевизор остался включенным, а Фиби удалилась к себе в комнату заканчивать со сборами. Родди забрел в кухню, где аккуратная женщина с волосами песочного цвета разливала чай.
— Вы, должно быть, Родди, — сказала она и протянула ему чашку. — Я Ким. Мы с Фиби тут вместе живем. За наши грехи. — Она хихикнула. — Вам с сахаром?
Родди покачал головой.
— Мы так рады, что на ее стороне наконец-то появился кто-то значительный, — сказала Ким, накладывая себе три ложки с горкой. — Именно так ей и нужно прорваться.
— Ну, я определенно намереваюсь… сделать все, что в моих силах, — ответил Родди, которого такой напор застал несколько врасплох.
Из спальни вышла Фиби — под мышкой у нее была довольно габаритная папка.
— Она войдет в машину?
У Родди перехватило дыхание:
— Боюсь, не втиснется.
— Ну-у… — Казалось, Фиби сомневается. — Вы же сами сказали, что хотели взглянуть на мои работы. Вы ведь за этим приехали, правда?
— Я думал, все они есть на слайдах.
— Не все. — Фиби просияла. — А можно и прямо сейчас посмотреть, если хотите. Займет от силы час-другой.
Это, конечно, последнее, чего ему хотелось.
— Думаю все же, что поместится. Придется немного передние спинки наклонить.
— Спасибо, — сверкнула улыбкой Фиби. — Сейчас сумку принесу.
Из гостиной, шаркая ногами, возник Дэррен.
— Где мой чай?
— Я думала, ты в „Сэйнзбери“ собираешься, — сказала Ким, накладывая ему сахар.
— Так только в шесть закрывается.
— Да, но к тому времени там уже ничего не останется.
— Сейчас регби начнется.
— Дэррен, что твоя штанга делает у меня в комнате? — Фиби уже стояла в прихожей с вещами.
— Там больше места. А что, мешает?
— Еще как, черт возьми, мешает. Когда я вернусь, чтоб ее там не было, договорились?
— Ну ладно, раз ты так переживаешь.
— Что ж, спасибо за чай, — произнес Родди, не отпивший ни глотка. — Нам, наверное, пора.
— Хороший пидж, — заметил Дэррен, когда Родди протискивался мимо него из кухни, — Типа, из „Некста“, наверное, да?
Обсуждаемый пиджак — из кремового полотна, спортивного покроя — шился на заказ и стоил больше пятисот фунтов.
— От „Чарльза“, на Джермин-стрит, — ответил Родди.
— Фига себе. Я так и думал. Откуда-то оттуда.
Фиби послала ему презрительный воздушный поцелуй и сказала: