Армен - читать онлайн книгу. Автор: Севак Арамазд cтр.№ 56

Потом он притих и какое-то время смотрел в темноту. Невидимая рука словно гладила его, не прикасаясь, и неслышный голос подбадривал: «Я здесь». И Арменом овладело жгучее любопытство: с каких пор он «здесь»? Но неожиданно он потерял чувство времени и никак не мог сориентироваться. «Когда я пришел сюда? — начал он вспоминать, чувствуя, что совершает ошибку, говоря „когда“. — Неделю назад, — твердо ответил он на свой вопрос, но тут же усомнился, потому что слово „неделя“ прозвучало чуждо и незнакомо. — Но нет, раньше… нет, позже…» Он попытался подсчитать проведенное здесь время по отдельным эпизодам, но убедился, что ни один из дней ничем особенным не запомнился, все слилось в сплошную неразличимую сумятицу и представлялось одним днем. Тогда он сделал над собой усилие, чтобы восстановить события хотя бы этого единственного дня и обомлел: столько всякого произошло! Но и этот день стал уменьшаться в размерах, таять, а потом и вовсе улетучился из памяти, и обескураженный Армен пришел к выводу, что времени как такового вообще не существует: ничто ничему не предшествует, ничто ни за чем не следует, а все происходит сразу. И он обнаружил наличие иного времени, оно устойчиво, неизменно, оно недвижно течет в самой-самой глубине; и Армена поразило, что мир существует и можно в него прийти, остаться, увидеть и уйти, как будто есть два времени, одно — вне, другое — внутри, и насколько легко и стремительно первое, настолько тяжело и неизменно второе, так что от мысли до мысли, от слова до слова, от жеста до жеста проходит целая вечность, и того, что происходит, словно и не было…

Армен медленно сомкнул веки, ему показалось, что тело его исчезло в сумраке, и он уснул. Во сне увидел самого себя: он спал с открытыми глазами и, как ни старался, не мог их закрыть: веки словно окаменели. Очень холодно, глаза мерзнут и от бесплодных усилий наполняются слезами. «Я тебе помогу», — слышится хриплый бас.

Армен проснулся. Тело было свинцово-тяжелым и влажным от пота. Во сне он словно вспоминал самого себя. Безвестная, но вполне отчетливая жалость терзала сердце. И что-то остро пробудилось в груди. Смерть. Его смерть.

Вначале это показалось далеким и невероятным, Армен попытался улыбнуться, но не смог: невыразимо тяжкая боль давила грудь, давила явственно и навязчиво. Он, в конечном счете, уступил, сдался. Понял, что не в силах выдержать эту тяжесть и вот-вот будет раздавлен. Сейчас, сию минуту произойдет то, чего он больше всего страшится, что перечеркнет все его расчеты — своей арифметикой без счета, молча, не глядя, ничего не говоря, не касаясь его, но при этом без промаха, без ошибки, холодно, не меняясь в лице… Армен ощутил, как в нем зреет крик, дикий, нечеловеческий вопль, страшный, бессильный протест, и он будет биться головой о стены, разорвет и размечет свое тело, раскрошит кости, сойдет с ума… И опять — почему? за что? за какие грехи? с какой целью? — комок безжалостных вопросов сжал ему горло, стал душить, и он снова почувствовал, что смерть — это все, это конец всего и властелин всего, и мир наполнен ею, безбрежно разливается ее ледяная и сумрачная безвестность, и жизнь — нечто пустое и лживое, бессмысленное и лживое. И он с грустной усмешкой вспомнил всю ту мечтательную ложь, которую придумали люди, спасаясь от безутешной безвестности смерти: дескать, человек — не только тело, но и душа, тело умирает, но душа бессмертна, а между тем никто, никто в этом мире не ведает, что такое тело и что такое душа, все знают лишь то, что они — люди, которые рождаются и умирают…

«Э-э, — тяжело вздохнул Армен, — что с того, что душа бессмертна, все равно меня — вот такого, как есть, в нынешнем моем обличье, с этой именно жизнью, с мыслями, рожденными именно сейчас, уже не будет. Я это я — с моим кривым носом, с моим голосом и взглядом, в прохудившихся башмаках, в пыльной одежде, и я уже никогда не повторюсь; и если даже снова буду рожден и проживу ту же самую жизнь — вплоть до этого момента, — все равно не буду знать об этом, а буду уверен, что живу впервые, как сейчас… Стало быть, есть жизнь и есть смерть, и обе они — жизнь, потому что всегда есть третий, который может сказать об этом, а в данном случае третий — я, и это меня вполне устраивает…»

Он улыбнулся, вспомнив, как малышом, ложась спать и уставившись в ночной сумрак, задумывался о смерти. Сгорал от желания понять, что же это такое. Но как ни силился мысленно представить ее, ничего не выходило, и он, взвинченный, отчаявшийся, был готов умереть, только бы постичь, наконец, великую тайну смерти, которой люди пугают друг друга и которой так боятся, — все без исключения…

И сейчас им владело то же давнее нетерпеливое любопытство. В какие-то доли секунды он вспомнил и заново пережил те смерти, которые видел и о которых слышал на своем веку, и решил: смерть — чувство, испытываемое человеком, когда он слышит или видит, что кто-то умирает. Именно это безымянное чувство и есть смерть. Живущий в этот миг чувствует то же самое, что и умирающий, как если бы сам стоял на пороге смерти. Но уже в следующую минуту к нему возвращается сознание жизни, а умерший погружается в бессознательность жизни. Точно так, как один говорит, а другой в это время хранит молчание…

Армен подумал, что все это не ново, что это, кажется, повторяется. Он однажды уже пережил такое, когда совсем крохотным малышом вдруг обнаружил, что живет. Это было прозрение. Сейчас он испытал то же самое чувство… — Гм… — прошептал он, — и все происходит вот так — в одно мгновение…

Короткий и глухой стук в крышу, потом еще один, и вскоре домик уже содрогался и гудел под проливным дождем: точно с неба обрушилось бесчисленное множество мелких камешков. Вместе с шумом в домик ворвалась струя холодного воздуха, заставив Армена зябко поежиться. Все это было так неожиданно, что он не успел прийти в себя и некоторое время молча и удивленно прислушивался, не в состоянии воспринять случившееся.

— Ливень… — наконец догадался он и уже хотел броситься во двор, чтобы внести в дом вещи, которые нельзя оставлять под дождем, но вспомнил: там, снаружи, у него нет ничего, что может промокнуть или не промокнуть, вообще ничего, что он мог бы сделать или не сделать, потерять или найти, — и грудь ему сдавила тоска. Сквозь крышу — сначала в противоположном углу, потом в центре, потом еще в двух местах — начала просачиваться и капать на пол вода. Армен вжался в стену и чертыхнулся: восстанавливая домик, он ведь старательно конопатил все щели. Стал ругать себя за небрежность и разгильдяйство, однако его порыв угас бесследно и не нарушил ни тишины, ни шума. Обняв колени, он молча смотрел во двор, где ночной мрак вроде бы сгустился еще больше от гула дождя, и казалось, что гул есть, а дождя нет: бесцельный, беспредметный шум…

Вскоре к дождю присоединился ветер и то заглушал, то усиливал звук, отчего создавалось впечатление, что дождь пляшет. Потом ветер неожиданно стих, остался только дождь, отзывавшийся в домике монотонным гулом. Армен невольно перевел дух, чувствуя, что этот бесцельный шум принес ему какое-то облегчение, и его напряженное молчание, обтекаемое этим шумом, точно остров, мало-помалу обретает новый смысл: так море придает особый смысл кусочку суши, омываемому им с четырех сторон…