Читать не надо! - читать онлайн книгу. Автор: Дубравка Угрешич cтр.№ 6

— Нет, я не о том… все мы в чем-то писатели! Я спрашиваю, какова ваша основная работа, чем оплачиваете счета?

У истинного писателя самооценка вечно занижена, вечно его раздирают сомнения, даже если он (или она) имеет общественное признание. Скажем, получает человек Нобелевскую премию… Я знаю о чем говорю: видала однажды такого Нобелевского лауреата. Человек с заниженной самооценкой вроде боксерской груши: кто ни пройдет мимо, каждый пнет. Истинный писатель постоянно себя в чем-то винит, считает, что все, что он делает, второстепенно, или вообще никому не нужно, в крайнем случае — немногим избранным (хотя за это ему не платят), то ли дело серьезные люди — они работают! Такие писатели вечно преклоняются перед физиками, плотниками и хирургами, и их всегда можно с поразительной легкостью раздавить, как червяка или муху.

У писателя с заниженной самооценкой гонорар мгновенно утекает сквозь пальцы: ведь его призвание — гуманизм. Если в какой-то стране жалуются, что литература никому не нужна, этот писатель готов без разговоров печататься там бесплатно. Для такого деньги обычно как подарок. Он живет своим творчеством, но не тем, что зарабатывает. Вот почему писателей с низкой самооценкой часто можно встретить в писательских убежищах. Там, обласканные тишиной, при скудной стипендии, в крохотных комнатушках, они творят свои «шедевры». По завершении получают вознаграждение, ни в коем случае не превышающее месячный заработок его редактора.

Литературное поприще изобилует скромными тружениками, знающими свое место и смирившимися с безвестностью. Как-то я встретилась с одной американской писательницей, с чьим творчеством уже была знакома.

Ее книга была переведена в бывшей Югославии и опубликована в эффектной обложке. На супере красовалась фотография авторши с горящим взором, на нем же уведомлялось, что эта книга стала в Америке бестселлером. Когда я впервые оказалась в Нью-Йорке, мой знакомый, редактор издательства, в котором вышла та книга, пригласил меня посетить писательницу. До этого я никогда еще не встречалась с живым американским писателем, не говоря уж об авторе бестселлера. Адрес звучал пленительно: Бруклин Хайте. Я позвонила в дверь. Мне открыла полноватая женщина средних лет, как я решила, секретарша писательницы. Оказалось, она сама. К моменту, когда я попала в Нью-Йорк, оригинал уже полностью утратил сходство с фотографией на суперобложке. Оказалось, что только на сербско-хорватский язык этот роман и был переведен.

— Передайте от меня привет югославским читателям, — попросила она с милой грустной улыбкой.

Писательница обитала в небольшой квартирке на первом этаже, в коридоре валялись матрасы. Попутно выяснилось, что писательница обучает танцам живота, отсюда — матрасы.

— На это я существую, — сказала она.

Она немного прошлась со мной по Бруклин Хайте.

— Вот тут живет Норман Мейлер. — Она с гордым видом указала на дом. — Я его частенько встречаю. Иногда он даже со мной здоровается. Говорит: «Привет, Мэри…»

У меня всякий раз сжимается сердце, когда я вспоминаю эту Мэри, грустного инструктора по танцу живота и вдобавок литератора. И мой писательский кулак вздымается в протесте, правда, непонятно, против кого и чего. Приходилось ли Гете давать уроки танцев живота? — спрашиваю я. — А Тургеневу? Толстому? Я задаю вопрос и жду. Но нет ответа.

Знаю, лучше бы мне попридержать язык. Щебетать, как птичка на ветке, и, будем надеяться, что кто-нибудь спохватится, кинет мне парочку крошек.

1996

Не знаю почему, но законы ориентированной на рынок литературной культуры напоминают мне старый добрый соцреализм. Возможно, голова моя еще не отошла после травмы, имя которой Восточная Европа. Но такое вот у меня ощущение. Я также допускаю, что разъезжаю слишком много — туда-сюда и снова обратно, — и потому все у меня в голове перепуталось. А может быть, это и есть та самая ностальгия. Меня ведь можно понять. Моя страна полностью разрушена грабителями и головорезами, мои библиотеки сожжены разбойниками. Разве не имею я права хотя бы на ностальгию?

Сегодня вряд ли найдется человек, который знает, что такое социалистический реализм. У писателей Восточной Европы на него аллергия. За последние полвека восточноевропейские писатели разработали изощренные методы его ниспровержения и так горячо клеймили социалистический реализм, что с успехом его похоронили. В своей кровожадности они уничтожили малейшие его следы. Поэтому уже никто и не может объяснить, чем, собственно, он так ужасен. Для людей Запада и, что самое удивительное, также и для людей из Восточной Европы, сама идея социалистического реализма воплотилась в монументальном идоле — статуе Мухиной «Рабочий и колхозница», который также является эмблемой фильмов, производимых на студии «Мосфильм». И, разумеется, в личности предположительного изобретателя самого термина — в Иосифе Сталине.

Краткое резюме. Социалистический реализм требует от художника правдивого, исторически конкретного описания действительности в ее революционном развитии. Эта правдивость и историческая конкретность художественного описания действительности должны сочетаться с задачей идеологической перековки и просвещения рабочего класса в духе социализма. Литература социалистического реализма должна быть доступна широким массам читателей. Это основополагающее руководящее требование порождает роман, в центре которого стоит борьба между положительными и отрицательными героями (Супермен против Лекса Лутора!), а также и другие разновидности романа: «производственный», «педагогический» и т. д.

Если на время забыть о его жертвах, можно сказать, что искусство социалистического реализма — жизнеутверждающее искусство, даже если прибегает к мрачным темам. Лично мне больше всего по душе «инвалидная» тема, заявленная Николаем Островским в романе «Как закалялась сталь», который официально считается краеугольным камнем литературы социалистического реализма. Роман Островского повествует об ослепшем инвалиде гражданской войны, положительном герое, который в конечном счете побеждает все свои недуги. Югославский фильм «Просто люди» использует ту же тему. Основные герои — он и она: инженер с ампутированной ногой (бывший партизан, инвалид войны) и молодая незрячая женщина-врач. Они влюбляются друг в друга. Оба посвящают жизнь упорному труду: он строит общество будущего, она в больнице лечит людей. Часто они вместе катаются на лыжах: инженер на одной ноге, доктор — по памяти. Доктор соглашается на рискованную операцию, в результате которой снова обретает зрение. Невозможно забыть потрясающий хэппи-энд, когда прихрамывающий инженер и бывшая слепая сходятся на громадной социалистической плотине. Их поцелуй, сопровождающийся ревом воды под бурные аплодисменты рабочих, навсегда запечатлелся в моей памяти.

Искусство социалистического реализма не только жизнеутверждающе, но еще и сексуально. Где еще выставлено напоказ столько мускулистых и здоровых тел, столько сплетенных в объятиях жниц и трактористов, рабочих и колхозниц, сильных мужчин и женщин. Нигде больше, говоря современным языком, не встречалось столько Арнольдов Шварценеггеров, Роузэнн Барре и Сильвестров Сталлоне, слитых в единое мощное тело. Социалистический реализм был оптимистичным и радостным искусством. Нигде больше не встречалось столько веры в светлое будущее и в бесспорную победу добра над злом.