Форсирование романа-реки - читать онлайн книгу. Автор: Дубравка Угрешич cтр.№ 51

Домой я не еду. Направляюсь на юг. Со мной Иван. Напишу о нем подробнее позже, в письме. Я чувствую себя клубком шерсти, который покатился и не знает, где остановится. Ощущение прекрасное.

Твоя Сесилия

Пипо Финк сидел в полумраке, глубоко погрузившись в кресло, и рассеянно вертел в руках бинокль Марка. Пипо увяз в грусти, как в густом клее. Глупый амер… Приехать сюда с биноклем и справочником европейских певчих птиц, три дня валять дурака и исчезнуть! Просто так. Не сказав ни слова. Cool. А ты, Пипо, отъебись…

Он представлял себе, как Марк (в его, Пипо, кроссовках!) пробирается через волнующие международные джунгли аэропорта «Kennedy». А если бы в своей игре они пошли до конца, как в том фильме, про который рассказывал Марк, сейчас бы он, Пипо, мог с такой же легкостью и гибкостью, как Pink Panther, шагать по нью-йоркскому аэропорту. И не только по аэропорту… А Марк сидел бы на его месте, в старом облезлом кресле, в квартире с высокими, пожелтевшими потолками, пропитанной запахом пыли и смога, как самой вечностью. Да-а… Правда, Марк бы здесь быстро загнулся. Он не оболваненный. Человек должен быть оболваненным, чтобы выжить в вонючем зверинце, и существовать затаившись, глухонемым, существовать как червяк или улитка…

Пипо рассеянно поднес к глазам бинокль Марка. Он обозревал комнату и думал. Итак, что делать ему, Пипо, который не шагает по международным аэропортам (метафора жизни), а сидит, скорчившись, в старой, пыльной квартире? Какие могут быть варианты сценария? Если бы сейчас он из-за столика в ресторане Russian Tea Room на 57-й Street смотрел через воображаемый бинокль в направлении Загреба, о чем бы он жалел, чего бы ему не хватало? Книги прозы «Жизнь и творчество Пипо Финка»? Кучи сценариев о медвежатах, муравьях, о том, почему идет дождь и дует ветер, которые мама аккуратно раскладывала по папкам? Мама? Мама на этот свет появилась задолго до него, да и вообще, как она может быть вариантом жизни?

– Пилили!

– Да!!!

– Что ты кричишь?

– Это ты кричишь!

– Я не кричу! Просто я хотела проверить, спишь ты или пет!

– Ее сплю!

– Будешь кофе?

– Буду!

– Опять кричишь! Боже мой, родишь ребенка, а потом выяснится, что родила монстра!

– Я тоже родителей не выбирал! Монстры родятся от монстров!

– Как ты смеешь так говорить о покойном папе!

– Я имел в виду тебя.

– Лучше бы она умерла – вот что ты думал!

– Вовсе нет.

– А если разобраться, то и правда, было бы лучше! Если бы меня не было, мне не пришлось бы больше смотреть на тебя такого.

– Какого?!

– Такого! Ты же погибаешь! Без жены, без детей, у тебя никого нет!

– Прекрати!

– У тебя осталась только я!

– Да свари же ты, наконец, этот кофе!

– Вот видишь…

– Что я должен видеть?!

– А то, какой ты!

– Переключи программу, мама.

– Что это значит?!

– Включи какую-нибудь другую!

– С тобой вообще невозможно разговаривать. Ни на какой – ни на второй, ни на первой.

Пипо остановил свой бинокуляризованный взгляд на книжных полках. Длинные ряды белых корешков. Пять столетий хорватской литературы. Мама подписывалась. С самого первого выпуска. Сначала просто так, чтобы на всякий случай были под рукой, а потом для Пипо. («Если бы не я, он никогда не поступил бы на филологический! И может быть, это было бы лучше!») Пять столетий! Неужели у каждой страны, даже самой завалящей, есть свои пять столетий! Галактика Гуттенберга. Если у хорватов столько отборных книг, что хватает для звукоизоляции целой стены, то сколько же их наберется у датчан, фламандцев, бельгийцев, андоррцев, люксембуржцев, исландцев, ирландцев… И у всех у них есть своя «Башчанская плита [25] », начиная с которой они договорились отсчитывать историю своей литературы, пересчитывать, вносить, выбрасывать, каталогизировать, распределять… Пять столетий! В твердых переплетах, несокрушимых, подарочных, представительных, бесспорных, как факты. Стоит ли посвящять свою жизнь тому, чтобы в ее конце добиться собственного тома? Стоит ли свеч эта игра, стоит ли затевать ее только ради того, чтобы однажды встать на полку в пыльной домашней библиотеке, стиснутым с двух сторон другими томами? С одного боку к тебе прижмется Враз, а с другого Прерадович, и все вы вместе будете служить звуковой и тепловой изоляцией? А сценарии? Он уже несколько лет растрачивает свое вдохновение на медвежат, муравьев, дождик, цветочки, на все это идиллическое свинство, на которое плевать хотели даже самые маленькие дети. И если каким-то чудом кто-нибудь предложит ему что-то настоящее, кто знает, сможет ли он.

– Финк, этот ваш сценарий…

– Да?

– Измените вот это! У вас слишком много реквизита.

– Какого?

– Выкиньте кукол!

– Хорошо, можно и без кукол…

– И урежьте актеров! У нас же не театр, а телевидение!

– Думаете…

– Не думаю, а знаю! Одного актера хватит!

– Хорошо.

– И уберите эти дурацкие кулисы! Пусть все будет чисто, строго, как принято!

– O.K.

– А эти ваши торты?! Это просто несерьезно!

– Почему? У нас же все-таки детская передача.

– Вот именно. Но вовсе не буфет для прожорливой съемочной группы!

– Хорошо.

– И слишком много болтовни! Слишком много фальшивой поэтичности! Пусть будет чисто, строго, как принято! Болтовню оставьте для театра! У нас – телевидение!

– O.K.

– И без кинокамер! Это денег стоит! И как вас угораздило вставить сюда натуру в зоопарке?

– Я думал, из-за детей…

– Детям не нужна информация о том, как выглядит слон! Они это и без вас знают!

– O.K.

– Переделайте к завтрашнему дню.

– Хорошо.

– Сегодня у нас был ваш коллега, Пусич или Кусич… что-то в этом роде. Этот человек принес мне гору сценариев. Вы видите, как люди борются за то, чтобы работать с нами? При этом он кандидат наук! Вы еще не защитились?