Печали американца - читать онлайн книгу. Автор: Сири Хустведт cтр.№ 84

— В этом, наверное, все и дело. Он домогался вас, Эдди, и вы его отвергли, но мне-то, мне-то он был нужен. Мне он всегда был нужен.

Голос ее сорвался.

— У меня тогда был трудный период, — отбивалась Эдди, — но я очистилась. Я… Я обрела себя.

— Понять бы еще, что это значит, — неприязненно бросила Соня. — Я без конца слышу подобные заявления. Можно подумать, что у человека полным-полно разных «я», надоело одно — купил, то есть обрел, новое.

Эдди не удостоила ее ответом.

Речевые штампы, которыми она пользовалась, были ей плохими помощниками. Она не очень вслушивалась в то, что говорит. В слово «гордость» она вкладывала желание быть воспринятой всерьез и выслушанной. Навязшее в зубах «я обрела себя» означало, что наркоманка Эдди осталась позади и теперь надо было принять себя — трезвенницу. Я не мог подавить чувство жалости к этой крепко надушенной отставной актрисочке, хотя, конечно, был целиком на стороне Инги. Как правило, в гневе Инга не то что не теряла дара речи, а, напротив, обретала его с удвоенной силой, и я не раз слышал, как она разражалась безукоризненно аргументированной анафемой в адрес посягнувшего на милую сердцу идею или личность. Но сейчас я с облегчением понял, что она намерена молчать.

— Кому вы продали письма, Эдди? — спросил Генри ровным голосом.

Лицо его было непроницаемым.

— Откуда я знаю?

— То есть как это откуда вы знаете? — взвилась Бургерша. — Вы вообще-то в своем уме?

— Таковы были условия. Полная анонимность. Человек платил наличными.

В первый раз за все время Генри изменило самообладание.

— Боже, какая идиотка! — выдохнул Генри. — Да вы понимаете, что вы наделали?

Его глаза готовы были испепелить Эдди.

— Эти письма — литературное достояние. Они принадлежат потомству, принадлежат всем нам…

— А теперь они неизвестно у кого, — промолвила Инга упавшим голосом. — Эдди, что было в этих письмах? Скажите, я должна знать.

Я вспомнил, как Инга рассказывала про их с Максом парижский поход в кино, и у меня пред глазами вдруг возник залитый светом гостиничный номер, Макс и его движущиеся пальцы. Я не могу тебе сказать.

Эдди стиснула зубы.

— Я закурю, — объявила она, извлекла неверными руками из сумочки пачку сигарет, вытряхнула одну и щелкнула зажигалкой.

— Он написал эти письма мне! Мне, понимаете вы или нет?!

Ее голос взлетел почти до визга.

— Я знаю, — тихо ответила Инга. — И будь на то ваша воля, вы могли бы сжечь их, изрезать на куски, вымарать все, что, по-вашему, другим знать не следовало, да мало ли! Но теперь всем нам придется научиться договариваться, потому что моя дочь и ваш сын — брат и сестра. Вы продали письма первому встречному, и он вправе распоряжаться ими как хочет. Поэтому, Эдди, я настаиваю, чтобы вы сказали мне, сказали всем нам, есть ли в этих письмах вещи, представляющие в будущем угрозу для Сони или Джоэля.

Нижняя губа Эдди задрожала, рот искривился, по щекам побежали слезы, и я услышал вырвавшийся из горла стон.

Я наклонился и на мгновение накрыл ее руку своей.

И тут раздался вопль Линды:

— Скажите пожалуйста, какая цаца!

Она подалась к Инге, лицо ее вспыхнуло.

— Разыгрывает тут идеальную мать, а сама пытается развести Эдди, вытащить из нее, что в этих письмах. Ах, какие мы утонченные, какие мы изысканные, какие мы доктора философии! Глаза б мои не смотрели! Да все эти ваши заумные книги предназначены только для того, чтобы красоваться, чтобы показать всем, какая вы необыкновенная и недосягаемая, мадам Совершенство, и дочь-то у нее совершенство, и квартира в центре совершенство, и сама-то она вдова Макса Блауштайна, культового Писателя с большой буквы «П». Я всегда знала, что ваши ангельские ризы не такие уж белые. Кто-то должен был сбить с вас спесь. Вы хотели знать, почему мне есть до этого дело?! Да уж поверьте, мне очень даже есть до этого дело!

Все это говорилось сквозь зубы, а на последней фразе слышалось просто змеиное шипение.

Инга слушала, открыв рот, а в конце прижала руку к груди, словно оскорбления причиняли ей физическую боль.

— Ну что, не можете меня вспомнить?! — издевательски настаивала Линда.

Инга все так же хватала ртом воздух.

— Вспомнить? — повторила она слабым голосом.

— Ну же, Колумбийский университет… Я была знакома с вашим другом, Питером.

— С Питером? Вы знали Питера?

— Да. Я училась на факультете журналистики, а вы — на философском.

Последнее слово она бросила в лицо Инге, как плевок.

— Мы трижды ходили пить кофе: вы, Питер и я, трижды, но я с тем же успехом могла остаться дома. На меня никто не обращал внимания. Вы с Питером всю дорогу трещали о Гуссерле, но когда я попробовала вставить хоть слово, вы… вы стали смеяться!

Она буравила Ингу глазами.

— Мне жаль, что так получилось, — сказала сестра, наклонив голову. — Поверьте, мне очень жаль.

— Мама не способна поднять человека на смех, — вмешалась Соня. — Она любит посмеяться, но над кем-то — никогда. И помнить каждого она не в состоянии. И еще одно к ее чести: ни при каких обстоятельствах она не опустится до того, чтобы рыться в чужом помойном ведре!

— Каком помойном ведре? — пролепетала Инга чуть слышно.

— Может, вы сами объясните маме, в чем дело? Давайте, расскажите, как я застала вас, когда вы рылись в нашем мусоре! Я не стала ничего никому говорить, — обернулась она к нам, — но эта женщина там была!

На последних словах Соня ткнула в Линду указательным пальцем.

— Стояла перед раскрытым мешком и рылась в яичной скорлупе и кофейной гуще, выискивала письма и документы!

Линда ничего не ответила. Она сидела, плотно сжав губы.

Инга опять обхватила себя руками за плечи.

— Когда тебя не замечают или не помнят, это очень страшно. Я сама через это прошла.

У нее был растерянный вид. Она разомкнула руки и протянула их к Линде:

— Просто вы приняли это слишком близко к сердцу…

— Именно так, — вмешался Генри.

Он повернулся к Эдди, которая по-прежнему хлюпала носом, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, Эдди заговорила сама:

— Эти письма принадлежали мне. Я устала это повторять. Это я их от него получила. И теперь они почему-то всем понадобились.

Слезы градом катились по ее лицу.

— Семь каких-то дурацких писем, — всхлипывала она. — Ужасно важных. Куда более важных, чем я, чем Джоэль, чем любой живой человек. Господи ты боже мой, это же просто несколько страниц собачьего бреда, и все! Как же мне это осточертело!