Слово в пути - читать онлайн книгу. Автор: Петр Вайль cтр.№ 38

И главное — некогда зажиточные фиолетовские молокане на глазах у себя беднеют.

Сократились побочные заработки. Прежде держали овец, сейчас некуда сбывать шерсть. Коров держат ради молока и мя-для себя: молокане по-ветхозаветному не едят свинину. Скот гонят пастись в горы: туда-обратно 15–20 км в день. Так что коров в Фиолетове подковывают! Вырезают подковы из стального листа. Нечто подобное я видел в Исландии: стальные башмаки для коров — по той же причине горного рельефа.

Раньше почти в каждом доме были дачники-азербайджан- цы: здесь высокогорье, летом прохладно. «Азербижане любили тут жить, за комнату платили 80 рублей в месяц», — говорит Алексей Ильич. После Карабахской войны об этом нет и речи.

При этом больше 60 человек в Фиолетове не берут пенсии — потому что это не заработанные деньги. Такие не принимают и гуманитарной помощи. По соседству от новиковского дома пашет впряженным в лошадь плугом Василий Федорович Шубин с дочерью Татьяной — он как раз из этих. Говорю: «Вы же всю жизнь платили налоги, значит, честно заработали пенсию». Он, не прекращая пахать, отвечает: «Я это возложил на четырех дочерей, я их выкормил, пусть теперь меня кормят».

Однако без дополнительного можно жить, все труднее — без основного. Без капусты. На любом рынке Армении знают, что это такое — молокани копуста. Когда-то знали по всему Советскому Союзу. Капусту поставляли даже в Приморье. У каждого был свой участок рынка: Новиков, например, возил всегда в Астрахань. Теперь таможенные и пограничные поборы обессмысливают торговлю. Прежде семья могла сделать на капусте 25 тысяч рублей в год.

Два опытных работника способны нашинковать (здесь говорят — нарезать) тонну в день. В бочку из дуба или лиственницы закладывают 700–800 кг капусты, 40 кг моркови, соль. Большой объем — это очень важно. Придавливают 50-килограммовым гнетом. Через две-три недели — готово. Для еды раскладывают по трехлитровым банкам — «баллонам». Раньше пробовали добавлять яблоки — но вкус все-таки не тот, добавляют только морковку. Вкусно необычайно! Секрет молоканской капусты — она здесь сладкая.

Андрей Васильевич Королев, молодой, с длинной рыжей бородой, то и дело многозначительно взглядывая вверх, говорит: «Чем ближе к Арарату, тем все лучше. Коньяк, например, вот и капуста». Королев явно расположился ко мне, переходит на «ты», что необычно для молокан, смотрит в раскрытый ворот рубахи: «Молодец, что креста не носишь, молодец, мне говорили, что у тебя мать из наших». Торопливо просвещает: «Ты про Льва Толстого слыхал когда-нибудь? Ну вот, Лев Толстой был наместник царя, он и перевел Максима Гавриловича из Соловков в Суздаль. Он и книги писал, Толстой-то, ты поищи, почитай».

В Фиолетове и теперь ежегодно заготавливается 5–6 тысяч тонн капусты. Только сейчас процентов 70 пропадает. Сеют, собирают, режут, складывают, выбрасывают.

Предлагали поставлять капусту частям Российской армии в Армении — что, казалось бы, разумнее, — но получили отказ. Как там сказал посол: «Россия — не дойная корова».

Грустная историческая судьба. Молокан преследовали с самого возникновения в xviii веке, потом в 1805-м либеральный Александр I подписал указ о свободе их вероисповедания, но уже при Николае I снова начались гонения. Переселение на Кавказ стало выходом для всех: власти заменили дорогостоящие военные гарнизоны поселениями трудолюбивых трезвых русских людей, церковь избавилась от смущающей умы и души секты, молокане обрели дом и свободу веры. В Армении возникли Еленовка (Севан), Никитино (Фиолетово), Воскресенка (Лермонтово). Но тогдашний кавказский наместник князь Воронцов был последним представителем центральной власти, кто покровительствовал молоканам. В 1857 году был арестован основоположник течения «прыгунов» Максим Гаврилович Рудометкин, скончавшийся в заточении в Суздале. Сейчас молокан в России не преследуют, но явно не любят, а армянские молокане России не нужны. Так и живут сами по себе.

Сами по себе и умирают. Кладбище на холме, откуда захватывающий вид на оба хребта, между которым лежит Фиолетово, — Ламбакский и Халабский, со снежными вершинами на трехкилометровой высоте. Крестов нет и на могилах — на стояках трапециевидные железные, реже деревянные ящички с дверцами, вроде почтовых: открываешь — там надпись: «Здесь покоится…»

Где покоятся мои прадед и дед — неизвестно. В 30-е начали опускать уровень Севана, строить гидроэлектростанции, и русское село Еленовка неузнаваемо преобразилось в армянский город Севан — не найти, где похоронен Алексей Петрович Семенов. Тем более его сын Михаил Алексеевич: деда в те же 30-е арестовали в Ашхабаде, а в каких местах расстреляли — неведомо. Впрочем, у молокан посещать могилы не принято, не принято ухаживать за ними — умер и умер.

У них и свой календарь: справляют Пасху, но не празднуется Рождество. Отмечаются ветхозаветные Кущи и Судный день. А так-то праздники — каждую субботу и воскресенье: молитвенные собрания.

С разрешения пресвитера Николая Ивановича иду в молельный дом — одноэтажный, в три окна по фасаду В сенях лавки и крючки для шапок и верхней одежды. В зале — стол для пресвитера, помощника и престольных: так называется ближайшее окружение пресвитера (по окончании собрания: «Престольные, останьтесь»). Ряды лавок, женщины отдельно. По стенам — вышитые полотенца треугольником и вензелем ДХ: «духовные христиане». Одеты все празднично, нарядно. Мужчины: выглаженные брюки, пиджак, часто жилет, обязательно — рубаха навыпуск с тонкой подпояской. Женщины: белый платок, иногда с цветочным узором, длинная юбка с тюлевым передником, чаще всего с кружевной оборкой.

Читаются тексты из Евангелия, потом из Рудометкина. Поют не только псалмы, но и песни — на знакомые мотивы, которые годами неслись из репродукторов по всей стране, слова только другие. Что-то полузабытое брезжит за припевом «Выше, выше вздымайте знамя!». За бодрой «Оставь, Петр, рыб ловити, / Пойдем со Мной Бога молити». За загадочной «Скрозыдон, скрозыдон, / Скрость пройдем, скрость пройдем. / Всех страдальцев изведем / И скоро все в Сион пойдем» (изведем — это о чем же? или в смысле «выведем»?). А вот — из моего детства: «Если готов ты молиться за грешных, / Знай, твоя участь счастливей других, — / За старых, болезных, о Боге забывших… / Встань на колени, молись ты за них». Господи, это же «Рулатэ-рула», финская песня, переложенная на русский Владимиром Войновичем, которую в 60-е гоняли от Калининграда до Камчатки: «В жизни всему уделяется место, / Вместе с добром уживается зло. / Если к другому уходит невеста, / То неизвестно, кому повезло». Молокане, как и другие сектанты, всегда использовали готовые мелодии — прежде народные, потом популярные: удобно.

После псалмов пресвитер говорит о грехах, и женщины, прикрывшись носовыми платками, рыдают в голос. Рыдания громкие, глаза сухие.

Во время пения двое мужчин и одна женщина выпрямляются и сначала легонько, потом сильнее подпрыгивают на месте, плавно водя поднятыми над головой руками — как на рок-концертах. Это оно, «хождение в духе». Таких, «действенников», — обычно не больше пяти — десяти процентов в собрании. Еще реже «пророки» — эти могут переходить на глоссолалию, на ангельские языки, способны провидеть будущее. Безусловный молоканский пророк в Армении сейчас только один — слепой Иван Иванович Иванов в Севане. В Фиолетове есть пророк, но не для всех, — Владимир Алексеевич Задоркин, из «максимистов». Я был и у них в собрании. «Максимисты» — от имени Максима Рудометкина, но название удачное: они и максималисты тоже, еще радикальнее «прыгунов».