Избранные дни - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Каннингем cтр.№ 19

— Конечно можно.

Кэтрин открыла сумочку и достала миску. Она казалась очень яркой в вечернем свете, противоестественно яркой. Она могла бы быть вырезанной из жемчуга. Вытянувшиеся по кромке странные символы — голубые завитки и кружки — притягивали к себе взгляд, подобно языку, настаивающему на своей непреложности в мире, который утратил умение понимать изложенное на нем послание.

— Ты не должна ее продавать.

Лукаса охватило минутное желание выхватить миску у нее из рук, прижать к своей груди. На мгновение ему показалось, что если будет утрачена миска, потеряется что-то еще, что-то такое, в чем они оба с Кэтрин нуждались, но чего никто им больше не предложит.

Она сказала:

— Продать-то ее я как раз и должна. Я быстро.

Она зашла в магазин. Лукас ждал. Что еще ему оставалось делать? Он стоял перед витриной, наблюдая, безмолвную жизнь шляпок и украшений.

И вот Кэтрин вышла наружу. Она устало поднялась по ступеням. Лукас вспомнил об усталости, одолевавшей его мать. Подумал, станет ли ей лучше теперь, когда музыкальной шкатулки больше нет.

Кэтрин сказала:

— Пятьдесят центов. Больше она мне не давала.

Она протянула ему монеты. Он хотел этих денег, они были ему необходимы, но он не мог заставить себя их взять. Он стоял молча, опустив руки.

Кэтрин сказала:

— Ты, наверно, заплатил больше. Но это все, что мне за нее дали.

Он не мог ни пошевелиться, ни сказать хоть слово.

— Не ругай меня, — сказала она. — Мне там несладко пришлось. Не люблю, чтобы со мой обращались как с воровкой.

И это из-за него. Он заставил ее унижаться. Он представил себе Гайю из импориума. Она, подумал он, должна быть невероятно тощей, с кожей цвета свечного воска. Она, он знал это, взяла миску в руки и разглядывала ее алчно и презрительно. Она назвала свою цену непререкаемым тоном человека, привыкшего покупать и продавать краденое.

Лукас сказал:

— Прядильщица ходит взад и вперед под жужжание большого колеса.

Он не отдавал себе отчета, громко или тихо он это сказал.

Кэтрин замялась.

— Ты никогда раньше не повторялся, — сказала она.

Откуда ей было об этом знать? Она что, слушала его, слушала всякий раз, когда он говорил как книга? Если да, то она и виду не подавала.

Он больше не мог сдерживать себя:

— Невеста оправляет белое платье, минутная стрелка часов движется медленно.

Кэтрин моргнула. У нее заблестели глаза.

Она спросила:

— О чем тебе рассказывал Саймон?

О чем ему рассказывал Саймон? Ни о чем. Он пел все те же старые песни, дразнил Лукаса малявкой, тайком ходил к Эмили.

Лукас ответил:

— Девять месяцев прошло в родильной палате.

Кэтрин уронила деньги к ногам Лукаса. Одна монетка прокатилась и легла у самого носка его ботинка.

— Подними и отнеси домой, — сказала она. — Мое терпение скоро лопнет.

— Проститутка волочит шаль по земле, ее шляпка болтается сзади на пьяной прыщавой шее.

Кэтрин заплакала. Плач охватил ее подобно судороге. Какое-то мгновение она стояла, глядя перед собой, одна-единственная слеза прокладывала себе извилистый путь по ее щеке, а в следующее мгновение лицо ее сморщилось и слезы потекли ручьем. Она закрыла лицо руками.

Он не мог сообразить, что сделать и что сказать. Он тихонько дотронулся пальцами до ее плеча. Она порывисто отстранилась.

— Оставь меня, Лукас, — всхлипнула она. — Пожалуйста, оставь меня в покое.

Но оставлять ее рыдающей на Восьмой улице, в толпе торопливых прохожих, было нельзя. Он сказал:

— Пошли со мной. Тебе надо присесть.

Как ни странно, она послушалась. Плач лишил ее воли. Превратившись в рыдающее воплощение скорби, она последовала за ним, и он повел ее обратно к Вашингтон-сквер, где флажок ребенка бился на фоне неба, а флейтист лихо наигрывал такт за тактом.

Лукас нашел свободную скамейку и сел. Она опустилась рядом. Он робко обнял ее трясущиеся плечи. Она не стала этому противиться.

Он сказал:

— Прости. Я не хотел тебя расстраивать. Я сам не понимаю, как это вырвалось.

Рыдания слегка поутихли. Она подняла голову. Лицо у нее было красным и измученным. Он никогда ее такой не видел.

— Хочешь, я тебе кое-что скажу? — спросила она. — Хочешь?

— Да. Хочу.

— У меня будет ребенок.

И снова его ошарашило нечто, что было правдой, но правдой быть не могло. У нее же нет мужа.

Он сказал:

— Понимаю. — Наверно, именно это он и должен был сказать.

— Меня выгонят с работы. Через месяц или около того я уже не смогу скрывать своего живота.

— А почему живот может помешать тебе ходить на работу?

— Ничего-то ты не знаешь, еще совсем дитя. И чего тебе вообще об этом рассказывать?

Она решила было встать, но опустилась обратно на скамейку. Лукас сказал:

— Я хочу, чтобы ты рассказала. Я постараюсь понять.

Она опять не выдержала и разрыдалась. Лукас опять обнял ее за безудержно трясущиеся плечи. Прохожие смотрели на них и деликатно отводили взгляды, чтобы Лукасу с Кэтрин было не так стыдно. Прохожие были замысловато одеты, на обуви золотые пряжки, часики на цепочках. На Лукаса и Кэтрин пошла материя погрубее. Задержись они на скамейке, обязательно появится полисмен и прогонит их.

Наконец Кэтрин сумела выговорить:

— Я никому об этом не сказала. Нечестно было рассказывать это тебе.

— Честно, — сказал он. — Честно все, что ты делаешь.

Кэтрин взяла себя в руки. Она перестала плакать, но выражение ее лица изменилось. Ее захватило какое-то другое чувство, в котором мешались ярость и страдание.

Она сказала:

— Хорошо. Хочешь, я тебя кое-чему научу?

— Очень хочу.

Ее голос был подобен проволоке, таким же тонким и жестким.

Она сказала:

— Я говорила твоему брату, что он должен на мне жениться. Я не знаю, его это ребенок или нет. Возможно, не его. Но Саймон был согласен. Хочешь узнать кое-что еще?

— Да, — ответил Лукас.

— У меня есть одно подозрение. Он погиб, потому что был расстроен. Он был рассеянным, потому что думал о нашей свадьбе, и поэтому позволил случиться тому, что случилось. Подумай сам. Он проработал на фабрике много лет. Разве ж он не знал, как сделать, чтобы машина не схватила тебя за рукав?

Лукас сказал: