Клоун Шалимар - читать онлайн книгу. Автор: Салман Рушди cтр.№ 112

А он в этот момент проклинал свою жизнь, отданную прагматичному занятию, и то, что этот его бизнес сотворил с ним. Конечно, он ее недостоин! Кто он, собственно, такой? Всего лишь продавец деревянных резных изделий и ваз из папье-маше, поставщик ковриков и шалей. Тени ушедших актеров окружили его, и ему захотелось немедленно покончить со своим прозаическим ремеслом и всю оставшуюся жизнь играть на сантуре и петь ей песни родной Долины в своем саду, недоступном силам зла. Ему хотелось открыться ей, но он этого не сделал, потому что видел на ее лице тень страха, причин которого не понимал; жаждал утешить ее, но не находил нужных слов; хотел броситься перед ней на колени, но не решился; он проклинал судьбу за неуместный свой порыв и благословлял проклиная. Хотел уверить, что умеет любить верно и сильно, но не посмел. Он был готов боготворить ее, был готов изменить свою жизнь в соответствии с ее желаниями, но сейчас ей не до любовных признаний. Он видел, что ей плохо, очень плохо, и не был уверен, отозвалась бы она на его чувство, даже если бы ей было очень хорошо. Ведь она — женщина из далекого, чуждого ему мира.

Ее чувствам не давал проявиться страх. Она не знала ничего о вечной борьбе двух планет-теней, но ощущала присутствие темных сил. У этой речки танцевала ее мать, вон в той роще убийца ее отца обучался клоунским трюкам. Ей стало сиротливо, и тоска по дому сжала ее сердце. А поодаль сидел на камне чужой человек, нелепо и отчаянно в нее влюбленный.

Юварадж внезапно подумал о своем отце, Харбане Сингхе, который, в некотором смысле, предсказал ее появление и который, быть может, сам устроил все это, после того как прошел через смертное очистительное пламя. Отец. Он так почитал и лелеял те старые традиции, среди руин которых теперь сидел его сын; отец был их покровителем, усердным взращивателем их красоты. Горечь утраты и ощущение полной беспомощности вокруг нахлынули на Ювараджа, он вскочил и хрипло выкрикнул:

— Что толку здесь сидеть?! Здесь все кончено. Да, некоторые места стирают с лица земли и они уже никогда не станут такими, как прежде. Такова реальность.

Она тоже поднялась с камня. Ее душил страх. Сцепив руки, она с мукой и гневом посмотрела ему в лицо, и под ее взглядом он сразу сник.

— Простите, — сказал он, — я полный тупица, своими неосторожными словами я причинил вам боль.

Он мог не продолжать. Она увидела его несчастные глаза и кивком дала понять, что больше не сердится. Она поняла, что ей требуется: каким-то образом следовало найти хоть кого-нибудь, кто согласился бы всё рассказать.

Берег весь зарос цветущими нарциссами. Над ними кружили пчелы, и Юварадж вдруг вспомнил одно имя, которое упоминал при нем отец. Это было имя знаменитого кулинара, вазы — устроителя великолепных пиров из шестидесяти шести блюд как максимум. Его назвали в честь пчелы и цветка нарцисса.

— Здесь должен быть человек, которого зовут Бомбур Ямбарзал, — произнес Юварадж.

— Значит, у Бунньи была дочь, — протянула Хасина Ямбарзал и через прорезь в буркхе [40] окинула цепким взглядом молодую женщину, эту Кашмиру из Америки, с голосом английской леди. — Пожалуй, ты сказала правду. У тебя такой же взгляд, как у нее: тоже хочешь получить чего душа просит, и плевать тебе на то, что от этого твоего хотения весь мир перевернется, — заключила она наконец. Из угла, где сидел с неизменной трубкой Бомбур Ямбарзал, превратившийся к тому времени в дряхлого, высохшего старца, раздался громкий, визгливый голос:

— Расскажи-ка ей, что ее чертову деду показалось мало своих полей и фруктовых садов, так он еще попытался отнять и мою славу и лишить нас пропитания! Куда ему было до меня, а он все нос задирал! Можно называться вазой, но это ничего не изменит. Теперь-то уже все равно, только он и помереть умудрился первым, а я вот все сижу и жду, когда придет мой черед!

Ширмал, как и множество селений Долины, был поражен двумя сопутствующими друг другу недугами — бедностью и страхом. О бедности кричали ветхие дома и протекавшие крыши, рассохшиеся окна и сгнившие ступеньки; о ней говорили опустевшие кладовые и давно не знавшие радостей любви постели; что же касается страха, то о нем свидетельствовал тот поразительный факт, что женщины, все до одной, включая Хасину Ямбарзал, надели буркхи. И это в Кашмире, где к чадре всегда относились с негодованием! Огромная сверкающая машина возле дома Ямбарзала казалась предметом с другой планеты. У старой женщины с занавешенным лицом, которая впустила их в дом, видимо, уже не осталось сил жаловаться на судьбу, но сына Харбана Сингха и дочь Бунньи Каул Номан она встретила так радушно, насколько позволяли тяжкие времена; и, хотя ее гости не могли видеть ничего, кроме ее глаз и рук, можно было догадаться, что в свое время она была статной и волевой женщиной. В дальнем углу сидел ее супруг — восьмидесятилетний сморщенный старец с затянутыми молочной пеленой глазами. Было заметно, что его распирает от липкой злости.

— Мне стыдно вас так принимать, — сказала женщина, наливая им горячий солоноватый чай. — Когда-то нам было чем гордиться, но теперь нас лишили даже этого.

— Они еще здесь? — крикнул старик из своего угла. — Зачем ты с ними говоришь? Скажи, чтобы убирались и дали мне спокойно умереть.

Женщина с закрытым лицом не стала извиняться за грубость мужа.

— Он устал жить, — спокойно сказала она. — Смерть жестока еще и тем, что отбирает у нас детей, крадет мужчин и женщин в расцвете сил, но не спешит к старику, хотя он каждый божий день просит ее прийти.

Вскоре после ширмальских событий, повлекших за собой смерть стального муллы Булбула Факха, его соратники ночью вошли в деревню, вломились в дом Ямбарзала, стащили его с постели и тут же, на месте, учинили над ним свой суд. Как деревенского старосту его и в его лице всю деревню обвинили в содействии индийской армии, в предательстве веры предков, а также в том, что он запятнал себя нечестивым занятием — устройством пиров — и тем самым способствовал распространению чревоугодия, неумеренности и разврата. Его заставили опуститься на колени и объявили, что если в течение недели он и его односельчане не прекратят заниматься неугодным исламу делом и не встанут на путь благочестия, то их всех перестреляют. Когда Ямбарзал, стоя на коленях, почувствовал прикосновение ножа к своему горлу и дула автомата к виску, он перестал видеть, то есть ослеп от страха в буквальном, а не в переносном смысле слова. После этого женщинам деревни не осталось ничего другого, как смириться и надеть буркхи. В течение девяти месяцев закрывшие лица женщины Ширмала упрашивали боевиков сохранить Ямбарзалу жизнь. В конце концов те смягчились: он был приговорен к домашнему аресту; однако его предупредили, что, если когда-нибудь он возьмет заказ на нечистый пир из шестидесяти шести перемен максимум или даже на более скромный — из тридцати шести перемен минимум, ему отрежут голову и заставят всех жителей съесть ее с овощами и рисом.