Жизнь мальчишки. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Роберт МакКаммон cтр.№ 65

— Я выбраживал его две недели, — объявил он. — Хотел, чтобы настоялся как следует. Вот, отведайте. У дедушки были наготове большие глиняные чашки. Он быстро разлил напиток. Должен сказать, что чай был совсем неплох. Все, кроме самого дедушки Джейберда, выпили по второй чашке. Вероятно, дедушка знал взрывную силу своего зверского состава. Следующие пять часов я почти безвылазно провел на горшке с ощущением, что мои внутренности выворачиваются наизнанку. По рассказам отца и мамы, дома с ними творилось приблизительно то же самое. Бабушка Сара, чей организм наверняка был привычен к дедушкиному домашнему творчеству, скоро свалилась в спальне как подкошенная и проспала все нелицеприятные эпизоды, происшедшие далее со мной. Она ничем не проявила своих переживаний, за исключением того, что посреди ночи испустила высокий душераздирающий крик баньши, от которого у меня на затылке поднялись волосы дыбом. После того как чай был выпит, а обед съеден, родители засобирались обратно домой в Зефир. Я почувствовал, как переменился в лице. Должно быть, я выглядел как побитый щенок, потому что перед тем, как сесть в пикап, мама обняла меня и шепнула на ухо:

— Все будет в порядке, Кори. Позвони мне сегодня вечером, хорошо?

— Хорошо, — поклялся я и, стоя на крыльце, долго смотрел вслед, пока поднятая с дороги пыль не осела на коричневых стеблях кукурузы. “Всего одна неделя, — сказал себе я. — Всего одна неделя, это совсем немного”.

— Эй, Кори! — позвал из своего кресла-качалки дедушка Джейберд. Он ухмылялся: это был плохой знак. — Слушай анекдот! Заходят три гитариста в бар. Первый гитарист говорит: “Эй, налейте-ка мне! ” Бармен оглядел его с головы до ног и отвечает: “Мы здесь музыкантам не наливаем”. Тогда второй гитарист решил попытать свое счастье. “Налейте-ка мне! ” Бармен поглядел на него: “Я же сказал, мы здесь музыкантам не наливаем, так что давай вали отсюда! ” Тогда вперед вышел третий гитарист, у которого в глотке было сухо, как в дьяволовой печи, и говорит: “Налейте-ка тогда мне! ” Бармен тогда прищурился и спрашивает: “Вы что, всегда так один за другим бренчите? ” Дедушка Джейберд зашелся, от хохота, а я стоял перед ним и молча его разглядывал.

— Усек, парень? Усек? “Всегда так бренчите? ” Заметив, что я сохраняю серьезный вид, дедушка нахмурился.

— Черт! — наконец выругался он. — У тебя начисто отсутствует чувство юмора, как и у твоего папаши! Всего неделя. О Господи! Были две темы, на которые дедушка Джейберд мог говорить часами: о том, как он выжил во время Великой депрессии, когда он кем только не работал и не служил, — полировал гробы, был сцепщиком на железной дороге, зазывалой на ярмарке — всем кем угодно; а также о своем успехе у женщин, причем его похвальбы наверняка смогли бы вызвать зеленую зависть у самого Валентине (по его собственному выражению; кто такой Валентине, я не имел ни малейшего представления). Как только мы — я и дедушка Джейберд — уходили подальше от бабушки Сары, дедушка немедленно пускался в рассказы, неизменно начинавшиеся с того, что “Эдит, дочь священника из Тупело”, или “Нэнси, проводница из Нэшвилла”, или просто “какая-то девчонка, что болталась возле станции и постоянно сосала яблочные леденцы”. Во всех рассказах неизменно упоминался дедушкин “джимбоб” и то, как все девчонки сходили по этому “джимбобу” с ума. Обманутые мужья и ревнивые приятели соблазненных девиц гнались за дедушкой Джейбердом сотнями, но он неизменно ловко обходил все ловушки, какими бы хитроумными они ни оказывались. Один раз он почти час просидел на ферме железнодорожного моста над горной рекой на высоте в несколько сотен футов, пока на мосту над ним стояли двое преследователей с дробовиками в руках и вели разговоры о том, как они живьем сдерут с него шкуру и прибьют гвоздями к дереву.

— Фокус был в том, что в том городке я перепортил всех девок, — лениво закончил дедушка Джейберд. — Да, мы с моим “джимбобом” когда-то отлично повеселились. Постепенно дедушкины глаза заволокла пелена печали, и молодой повеса с огненным “джимбобом” немедленно отошел на задний план.

— Сегодня я не узнаю ни одной из тех девиц, если повстречаю их на улице. Нет уж, сэр. Теперь они все старухи, а мне вообще неохота с ними знаться. Это не моя область интересов. Дедушка Джейберд презирал сон. Быть может, это было навеяно мыслями о том, что его дни под солнцем сочтены. В дождь ли, в солнце, ранним утром он неизменно сдергивал с меня одеяло (при этом мне казалось, что надо мной проносится порыв ужасающего урагана). Над моим ухом гремел его глас:

— Вставай, приятель! Ты что, собираешься дрыхнуть весь день? Мой ответ тоже не отличался оригинальностью.

— Нет, сэр, — бормотал я и садился в кровати, а дедушка Джейберд поднимал бабулю и командовал стряпать огромный завтрак, которого вполне хватило бы для того, чтобы подкрепить силы сержанта Рока и большинства его Беспечного воинства. Дальше, после завтрака, дни, которые я проводил у бабушки с дедушкой, текли по-разному. Я с одинаковым успехом мог быть отправлен на поливку огорода и неожиданно получить почти полную свободу с пожеланием отдыхать весь день, но прогуляться к озеру неподалеку в глубине леса. В хозяйстве дедушки Джейберда было несколько дюжин цыплят, три козы — каждая из которых на первый взгляд очень напоминала его самого — и щелкающая черепаха по кличке Мудрая, которая обитала в собственной железной бочке с илистой водой, стоявшей на заднем дворе. Мудрая строго следила за неприкосновенностью границ своей территории: стоило только одной из коз сунуть морду в черепашью бочку, чтобы напиться, как без справедливой расплаты тут не обходилось. Скандалы в животном сообществе фермы дедушки Джейберда были обычным делом: “переполох в курятнике” было превосходным сравнением, с помощью которого можно было описать то, что творилось после того, как страдающая от жажды коза совала нос в бочку Мудрой. Та нещадно ее кусала, после чего искусанная коза неслась не разбирая дороги по двору, украшая рога чистым накрахмаленным бельем, которое бабушка Сара развешивала поперек двора на веревке, причем бегство козы обычно заканчивалось на огороде, незадолго до того обильно и старательно мною политом. Особой гордостью дедушки Джейберда была коллекция скелетиков маленьких зверушек, которые он тщательно реставрировал, соединяя все косточки проволокой. Скелетики эти появлялись в совершенно разных и неожиданных местах, потому что дедушка имел отвратительную привычку раскладывать экспонаты своей коллекции в самых неожиданных местах — например под вашей подушкой или внутри ботинка. Ваш испуг приводил его в буйное веселье, он хохотал до упаду, в особенности когда вы ойкали от неожиданности. Чувство юмора у дедушки Джейберда было, как бы это помягче сказать, несколько нестандартным. В среду днем он рассказывал мне, как недавно, с неделю назад, нашел неподалеку от дома гнездо гремучих змей и убил их всех лопатой. В тот же день, собираясь спать и с содроганием ожидая наступления утренней пятичасовой побудки, я внезапно услышал, как открылась дверь и из темноты донесся дедушкин шепот, тихий и зловещий:

— Кори, ты меня слышишь? Ночью, если захочешь вдруг в туалет, то ходи поосторожней. Оказывается, сегодня днем бабушка Сара нашла у тебя под кроватью свежую змеиную шкуру, такая вот незадача. Змея сбросила се там, представляешь? Здоровенная такая змея, судя по шкуре. Спокойной ночи, внук. Сказав это, дедушка затворил дверь. До пяти часов я не сомкнул глаз. Спустя какое-то время я понял, как умело и с охотой, подобно человеку, который, желая хорошо заточить нож, медленно и нежно водит его лезвием по оселку, дедушка Джейберд доводит меня до крайней степени напряженности. Быть может, он не отдавал себе отчета в своих действиях, но все выглядело именно так. Взять хотя бы эту историю со змеей. Я неподвижно лежал в темноте, чувствовал, как внутри меня медленно и мучительно расширяется мочевой пузырь, и представлял себе разные ужасы. Я воображал, как затаившаяся гремучка, свернувшись кольцами где-то в углу комнаты, дожидается, когда моя босая нога с тихим скрипом опустится на пол. Я отчетливо видел чешуйчатое тело змеи с узорами цвета леса, ее ужасную треугольную голову, неподвижно застывшую в полудюйме от пола, будто на невидимой подпорке, ядовитые зубы, на острие каждого из которых застыла капелька яда. Я видел, как быстро сокращаются мышцы на боках рептилии, которая наконец услышала мой запах. Я знал, что она улыбается во тьме, словно говорит: “Ну иди же ко мне, мой маленький дурачок. Все равно ты будешь моим”. Если бы в мире была школа по тренировке воображения, дедушка Джейберд наверняка был бы там директором. Урок, который я получил в ту ночь — что можно себе вообразить и во что поверить как в истинную правду, — не может сравниться ни с чем, чему меня учила потом в одном из самых лучших колледжей. Попутно я выучился тому, что значит часами лежать скрипя зубами, превозмогая боль и кляня себя за лишний стакан молока, который позволил себе за ужином. Как видите, таким образом дедушка Джейберд учил меня превосходным и очень нужным вещам, сам о том не подозревая. Получил я и другой урок, не менее ценный. А кроме того — и испытание на прочность и мужество. В пятницу днем, в самую страшную жару, бабушка Сара велела дедушке Джейберду прокатиться в город и купить у зеленщика “сухое мороженое” — порошок, который разводили с молоком, и получался отличный пломбир. Обычно дедушка Джейберд не слишком любил отлучаться с фермы за покупками, но в тот день он оказался на удивление сговорчивым и даже прихватил меня. На прощание бабушка Сара сказала нам, что чем быстрее мы вернемся домой, тем быстрее будет готово ее вкуснейшее мороженое. День как нельзя лучше подходил для большой порции аппетитного пломбира. Было девяносто градусов в тени; говорили, что стоит собаке выбежать на солнце, как ее тень тут же останавливалась, чтобы отдохнуть. Благополучно закупив сухое мороженое, мы покатили назад, но на обратной дороге дедушка Джейберд внезапно резко крутанул руль своего неуклюжего тупоносого “фордика”, и мы свернули в проселок.