Рукопись, найденная в чемодане - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 43

Втроем мы каждый вечер встречались за ужином на маленьком песчаном участке рядом с нашими палатками. У нас был повар-тунисец, который добывал нам рыбу, молодую баранину, козлятину, птицу, овощи и фрукты. Фрукты он тщательно мыл. Тунис был французской колонией, но после того, как его захватил Роммель, санитарные условия в нем лучше не стали.

На десерт всегда было одно и то же: финики. И завтракали мы всегда одинаково: чай, свежие булочки, сыр и джем. Нельзя было выпивать более одной чашки чая (или, в моем случае, кипятка), потому что никому не хотелось писать в бутылку во время полета. Я часто брал с собой в кабину плитку шоколада и хлеб. Стоило перевернуться на вираже – все крошки высыпались наружу.

Возможно, оттого, что я жил в предчувствии неминуемой гибели, или, может быть, на меня действовала пустынность морских пространств, продуваемых ветрами с древних земель, или бесконечные полосы пены на волнах – не знаю, но знаю совершенно точно, что дни мои тогда были наполнены смыслом и я чувствовал себя почти безмятежно.

Однако вся безмятежность исчезала, стоило мне завести двигатель своего самолета. Все знают, что молодые боевые пилоты самонадеянны, но мало кто понимает, что самонадеянность эта – всего лишь средство для достижения того состояния, которое необходимо для управления самолетом в бою. Чтобы выжить, вам и в самом деле необходимо обладать тем, что со стороны может показаться наглой самоуверенностью.

Но кроме этого, позарез необходима очарованность скоростью, полная отдача себя полету. Я обычно пел под аккомпанемент своего двигателя. Поскольку эта исповедь будет прочитана (если рукопись не пойдет на обед термитам) только одним человеком, я признаюсь, что не только пел, но и танцевал в кабине.

Там, наверху, вы очень заняты. Вы можете считывать показания измерительных приборов хоть до скончания времен и должны обозревать небо даже под вами и, насколько это возможно, особенно со стороны солнца. Но порой всеми приобретенными навыками и осторожностью следует пренебречь, следует отказаться от них во имя жизни, клокочущей в таких осязаемых явлениях, как мотор, воздух и высота.

Один над Средиземным морем, затерянный в безоблачном голубом небе, свободный как ангел, я слышал глубокие ноты, порождаемые полутора тысячами мчащихся лошадей, и пел, стараясь попасть им в такт.

Я танцевал, насколько это возможно, когда ты пристегнут к сиденью и отягощен всем тем, что к тебе приторочено. Я управлял самолетом, выполняя опасные и красивые маневры: кренясь так сильно, что нагрузка возрастала чуть ли не до той точки, где мы могли развалиться на части; входя в пике, устремленные к гипнотической синеве моря; взмывая вверх так, что казалось, будто если мне удастся удержать дроссель, то я увижу самого Господа.

Я обнаружил, что когда прислушиваюсь к серебристому перестуку мотора, то непереносимый страх внезапно становится ручным и я могу заниматься своим делом, не теряя уверенности и даже пританцовывая на лезвии бритвы, пока вокруг плещутся небесные благие ветра, которые не утихнут ни во время боя, ни на обратном трудном пути домой, ни во время посадки. Ветер стихал, только когда я окунался в море, возвращая музыку ее истоку и колыбели.

Первый «мессершмит», который мне довелось повстречать, выбил меня из налаженного ритма жизни. По карте, я находился в одном из пустых квадратов над Средиземным морем, откуда не видно было ни берегов Сицилии, ни африканского побережья, и он появился в нескольких милях от меня в 10.30, уже набирая высоту, потому что заметил меня первым.

Я направлялся на юг, и утреннее солнце светило на меня с востока, меж тем как он поднимался, чтобы затем в пологом спуске обрушиться на меня из солнечного сияния. Я поймал себя на словах: «Ну и что же я буду делать?» Мог я сделать не очень-то много, потому что он уже был намного выше меня и начинал разворот. Нужно было бы поднырнуть под него, а потом подняться в обратной петле, чтобы уравнять высоту или, по крайней мере, уменьшить его преимущество. Но могучие ритмы мотора, проницающие мою грудную клетку и лелеющие сердце, внушили мне другую тактику.

Я сказал: «А, начхать» – и повернул навстречу солнцу, поднимаясь на полной мощности, с включенными нагнетателями. Левую руку я удерживал перед лицом и поглядывал на него через крохотную щель, какую сделал, держа большой палец почти на одном уровне с указательным. Увидеть самолет, заходящий со стороны солнца, не то чтобы невозможно, это просто трудно. Поскольку глаза постоянно требуют отдыха, ты не столько смотришь на врага, сколько косишь в сторону.

Перед моими глазами была последовательность стоп-кадров, с помощью которой мне было необходимо определить перемещение цели. Сделать такое, чего мне никогда бы не удалось, если б не ритмическое постукивание двигателя и странное чувство, как будто я нахожусь вне самолета и наблюдаю за тем, как он несется сквозь облака. Я поднялся к «мессеру» и приклеился к нему, прямо к его белому ореолу.

Если бы не духовный подъем, который я испытывал тем утром, я не сумел бы поразить черную точку, появившуюся передо мной со стороны солнца. До столкновения у нас оставалось только несколько секунд, и мы оба вели огонь, зная, что если кто-то из нас окажется подбит, умрем мы оба. Траектории огня моих пулеметов сходились в трех сотнях ярдов, а наша результирующая скорость приближалась к тысяче миль в час, а это означало, что если бы я вел по нему точный огонь, то мы столкнулись бы через две трети секунды.

Хотя я не знал, на каком расстоянии сходятся линии его огня, и полагал, что он не знает того же самого обо мне, я понимал, что он понимает то, что понимал я. И он остановился, потому что хотел жить, а я продолжал стрелять, потому что я не особо заботился о жизни, но был зол и счастлив и как бы потерял голову.

Мы крутились в «бочках» и мертвых петлях, не зная точно, как мы из них выйдем относительно друг друга. Это было равносильно игре в кости, но теперь, по крайней мере, мы вели ее на равных. Завершив одну из петель и выровнявшись, я его увидел. Он вел огонь из носовых пулеметов. Прежде чем я это осознал, пули просвистели мимо меня, проделав несколько пробоин в хвостовой части. У меня не было возможности вести огонь, но он потерял свое преимущество. Он поднырнул под меня слева, потому что для ведения огня ему надо было меня опередить. Он жизнь готов был отдать за возможность вести веерный огонь, но что толку в веерном огне против бронированного истребителя типа Р-51? Нам обоим необходимо было везение, и ему его не хватило.

Я спикировал вслед за ним. Он сделал вираж: это ни к чему не привело. Я тоже сделал вираж и вскоре поймал его в прицел, отстрелялся, но безрезультатно. Я ждал, чтобы он начал вытягивать вверх и подставил мне свое широкое брюхо. Ему пришлось это сделать, иначе он врезался бы в море, и когда он вышел из пике, я ударил по нему длинной очередью из всех шести пулеметов и достал его.

Он задымился и стал терять высоту. Потянулись долгие секунды, они сложились в минуту, потом еще в одну. Я следовал за ним сверху, ожидая, чтобы он выпрыгнул. «Давай! Давай! – шептал я. – Вылезай!» Он неуклонно терял высоту, и белый дым превращался в черный. По мере того как проходили секунды и пламя вырывалось из-под капота его двигателя, я начинал чувствовать, что сердце мое вот-вот разорвется.