Осада, или Шахматы со смертью - читать онлайн книгу. Автор: Артуро Перес-Реверте cтр.№ 112

— Ну разумеется. Как же иначе? А вы что подумали?

После чего совершенно неожиданно поднимает трость и трижды изо всей силы бьет по мраморному столу. На грохот появляются те двое, что ожидали на площадке. Фумагаль краем глаза видит — они остановились в ожидании в дверях кабинета. Полицейский подходит вплотную, совсем близко — так, что чучельник чувствует на лице несвежее, прокуренное дыхание, свидетельствующее к тому же о неважном пищеварении. Стальные недобрые глаза впиваются в глаза чучельника теперь уже с нескрываемой ненавистью. Фумагаль делает шаг назад, впервые за все это время почувствовав страх. Страх физический, без обиняков. Он боится удара этой тяжелой трости.

— Ты арестован как французский шпион и убийца шести женщин.

Самое жуткое во всей фразе — это обращение на «ты».

Говорят — а война всегда изобилует слухами, — будто маршал Сюше вот-вот вторгнется в Валенсию и что со дня на день падет Тарифа, однако Дефоссё все это глубоко безразлично. Его занимает в настоящее время, как бы ветер, швыряющий в окна каземата пригоршни дождевых капель, не погасил огонь, на котором кипит котелок Над головой у капитана артиллерии от порывов ветра зловеще постанывают доски наката и прибитые гвоздями либо прикрученные веревками ветки. Струи воды неистово хлещут отовсюду, заливают убежище. Капитан в наброшенной на плечи шинели, в старом шерстяном колпаке, в полуперчатках, открывающих грязные пальцы с черными ногтями, сидит на грубо сколоченном топчане, который не спасает ни от грязи, ни от сырости. В такую непогоду окопная жизнь сделалась сущим кошмаром — особенно здесь, на низменном и почти плоском Трокадеро, далеко вдающемся в бухту и потому открытом всем ветрам и близкому морю: вода во вздувшейся от непрестанных дождей реке Сан-Педро и канале стоит гораздо выше обычной линии прилива и вплотную подступает едва ли не к самым огневым позициям.

В такую собачью погоду не до «Фанфана» и его братьев. Уже четверо суток как прекратились обстрелы Кадиса. Укутанные просмоленной парусиной гаубицы молчат, и сержант Лабиш со своими людьми, чуть не по щиколотку увязая в жидкой грязи на полу укрытия, заняты лишь тем, что матерят все и вся. От бури нарушилось снабжение, и на Кабесуэлу не привозят продовольствие. Нет даже того, что получали на батарее в последние недели, — солонины, едкого и жидкого вина и черного хлеба, выпеченного из муки пополам с отрубями. Голод, который в конце 1811 года свирепствует на всем Полуострове, выкашивая целые деревни, добрался теперь и до императорской армии: ее фуражирам с каждым днем все трудней добыть хоть горсть зерна, хоть фунт мяса в опустошенных войной деревнях, сделавшихся ныне лишь тенью самих себя. А хуже всех приходится частям Первого корпуса, дислоцированным на самом юге Андалусии, то есть сильней всего удаленным от провиантских баз: коммуникации, и прежде-то ненадежные из-за вылазок геррильеров, ныне и вовсе оборвались по причине нескончаемого шторма, который бьет о берег, выводит из берегов реки, затопляет дороги, сносит мосты и переправы.

— Придерживай, чтоб тебя!..

Только что вошедший лейтенант Бертольди, стряхивая капли воды со штопаной и латаной шинели, что-то виновато бормочет и поспешно опускает заменяющее дверь одеяло. И капитан, увидев перед собой лицо пьемонтца, осунувшееся и грязное, но улыбающееся как всегда и вопреки всему — и разверзшимся хлябям, и чавкающей под ногами грязи, — совестится за свою резкость, но извиняться уже не в силах. Если обращать внимание на каждую вспышку досады и злости, то всем придется беспрестанно просить друг у друга прощения. И Дефоссё ограничивается кивком головы.

— Скоро будет готов. Но за вкус не отвечаю, — говорит он, показав на булькающий котелок.

— Бог с ним, со вкусом, мой капитан. Лишь бы горячий…

Дефоссё очень осторожно снимает варево с огня, переливает часть в высокую жестяную кружку, протягивает ее лейтенанту. Потом наполняет синюю выщербленную чашку из китайского фарфора — часть сервиза, захваченного вместе с другой добычей в богатом доме в Пуэрто-Реале, — и пьет маленькими глоточками, обжигая себе губы и язык, но испытывая при этом почти блаженство. Подсластить нечем — нет ни сахара, ни меда. Да и на кофе эта бурда не очень похожа. Однако Бертольди прав — лишь бы горячо было. И в меру горько. Все прочее доделает воображение, пока этот напиток льется в глотку и согревает нутро.

Маурицио Бертольди поудобнее пристраивает больную ногу. Три недели назад, покуда они с капитаном инспектировали батарею в Форт-Луисе, осколок испанской гранаты на излете зашиб ему бедро. Ничего серьезного, однако лейтенант до сих пор хромает. А вечная, всепроникающая сырость — плохое средство заживления.

— Там… это… насчет дезертиров… Через полчаса, при смене караулов. Возле большого каземата.

Дефоссё глядит на лейтенанта поверх края чашки. Бертольди, почесав свою белобрысую бакенбарду, пожимает плечами:

— Всему личному составу приказано быть. Уважительных причин для отсутствия не имеется.

Оба артиллериста в молчании потягивают ячменную бурду; дождь снаружи хлещет с прежней силой, и при каждом порыве ветра, сотрясающем дощатый настил, внутрь залетают брызги. Неделю назад четверо солдат 9-го полка легкой пехоты, которым вконец опротивело это беспросветное голодное убожество, воспользовались отливом и, оставив ружья и патроны, ушли со своих постов с намерением передаться неприятелю. Один сумел вплавь добраться до испанских канонерок, стоящих на якоре возле мыса Кантера, но всех прочих сторожевой катер перехватил и доставил назад, на Трокадеро. По приговору военно-полевого суда их должны были казнить еще два дня назад в Чиклане, но из-за непогоды не сумели вовремя доставить туда. Маршал Виктор, прискучив ожиданием, распорядился провести казнь на месте. Когда с небес льет день и ночь, подрывая боевой дух войск и внушая сомнительные мысли солдатам, полезно будет показательной экзекуцией прочистить им мозги. Ну или есть на то надежда.

— Что ж, пошли, — говорит Дефоссё.

Они допивают кофе, закутываются в шинели, капитан пристегивает саблю и сменяет шерстяной колпак на старую форменную шляпу, обтянутую куском клеенки. Откинув одеяло, выходят наружу, чавкают по грязи. У берегов полуострова Трокадеро вскипает в серой пене, в потоках дождевых струй вода. В отдалении, на другом берегу бухты, едва угадываясь, угрюмо темнеет Кадис — длинная полоска, освещаемая время от времени сполохами грозы: она зигзагами молний полосует хмурое небо, оглушает громом, вспышками зарниц на миг выхватывает из тьмы мачты кораблей, беспокойно качающихся вниз-вверх на якорях носом на юго-восток.

— Осторожно, капитан. Мостик ходуном ходит, дышит как живой…

Вода грозит смыть и унести с собой дощатый мостик, переброшенный над дренажной канавой между позициями второй и третьей батарей. Дефоссё, внимательно глядя себе под ноги, перебирается через него. Путь проходит по глинистому дну траншеи, защищенной от испанского огня фашинами и земляным бруствером. Каждый раз, как капитан делает шаг по жидкой грязи, вода сквозь дырявые подошвы проникает внутрь, поднимается выше лодыжек, мочит обвернутые тряпьем ступни. Чуть позади, прихрамывая, шлепает Бертольди, пригибается от ветра, завывающего между фашин, рябящего густую коричневую жижу, в которой лейтенант с полнейшим безразличием полощет полы своей шинели.