Порою блажь великая - читать онлайн книгу. Автор: Кен Кизи cтр.№ 97

Ошибетесь в начале — вам так и придется приспосабливаться под эхо, ибо оно-то уж точно не станет приспосабливаться под вас. И даже когда вы бросите эти детские акустические эксперименты, займетесь разведением костра или рыбалкой, у вас еще надолго останется такое чувство, будто каждая ваша песня, каждый музыкальный свист, каждое мелодичное ворчание под нос неминуемо подстраиваются под некое эхо, еще не слышное, или же эхом вторит давно забытой мелодии…

Старый драный алкаш, обитающий как раз в означенном мире неподалеку от того гранитного утеса, где собирает гонт на выстриженных бензопилами склонах по берегам гнутой Южной Вилки, напивается в стельку в честь тридцать первого октября (предыдущие тридцать дней он чествовал с не меньшим уважением), проводит ночь в громовом сне, внося чудовищный раздрай во всю акустику, и льется его песня, проносясь над темно-зеленой винной рекой и разбиваясь о голую скалу его шестидесятилетия. Просыпается он до рассвета, с ревом в ушах. А всего парой минут раньше Вив наконец провалилась в сон, до того несколько часов проворочавшись в попытках вспомнить глупенькую детскую песенку: «Видишь: в небе, в вышине…» Дранщик прокашливается, садится в кровати и ставит жирный крест на своей музыке: «Все это дерьмо собачье». А Вив, уже во сне, доводит стишок до конца: «„…Сойка в золотом окне. Сиди дома, не летай, кружева нам вышивай. Хочешь тки, а хочешь шей кружева для малышей“. Колыбельная, которую поет мне мама, когда я маленькая. А кому я сейчас ее пою, там, в небесной вышине? Не знаю. Не понимаю…»

Рядом с ней Хэнк, и в его глубоком дыхании сквозит отголосок любимого школьного сна — как он поступил в колледж и показал уродам, кто тут тупой долдон, а кто нет. А дальше по коридору Ли, все еще под кайфом, что глубже его глубокого сна, мечется в кровати, набитой сверчками, бычками и горелыми спичками. Он уж воспел свой трибунал, признал себя виновным и провозгласил приговор — смерть… через усыхание; а сейчас приступил к сочинению баллады, что восславит его после кончины: эпическая опера, что увековечит все его героические победы на поле битвы и все его великие подвиги на арене любви… под бойкие бубны бубны бубны…

А порой, когда вы поете, вам чудится, что всякое неслышное эхо и всякая забытая мелодия — эхо чужих голосов и мелодия иных исполнителей… в означенном мире.

На рассвете банда черных туч, просочившихся в город под покровом тьмы, столпилась на горизонте, словно безработные призраки, с нетерпением ожидающие, когда закончится день и они наконец смогут приступить к своим хэллоуинским проказам. Зарницы прошедшей ночи повисли на елях в горах, их амперы в вампирической дреме пережидают день. А бродяга-ветер, костлявый и шелудивый, носится по примороженным полям, извиваясь от голода, холода и лютой, ледяной тоски по своим дружкам, электрическим нетопырям, что похрапывают искрами в кронах деревьев… он одинок в означенном мире. Носится, корчится и клацает заиндевелыми зубами.

Выкатывается престарелое дряблое солнышко — осторожно, разумеется, в означенном мире, и поскольку сегодня Хэллоуин, Индианка Дженни открывает покрасневшие глаза еще осторожнее. Она смурна и снуловата: она посвятила ночь наведению порчи на Хэнка Стэмпера, за то, что не дозволяет отцу жениться на индианках… Она встает со свежезастеленной лежанки, предусмотрительно крестится и, прикрытая лишь грудой вязаных одеял из тех, что правительство в прошлом году выделило их племени (ее племя состоит из нее самой, ее отца и полудюжины братьев-метисов, что стабильно жиреют в соседнем округе; одеяло состоит из шерсти, тоже не чистопородной, но оно стабильно худеет), босыми ступнями шлепает по шоколадному пудингу плеса, направляясь почтить новый день отрывком из Библии, что дожидается подле гладкого фанерного очка ее уборной. Библия была подарена вместе с одеялами, и это священная вещь, вроде пластмассового Иисуса, которого Дженни умыкнула с приборной панели «студебеккера» Симоны, или вроде бутылки аквавита, что материализовалась сама собой на ее столике, после того как Дженни ночь напролет распевала загадочные псалмы, слова к которым были явлены во сне про ее отца. Она выводила эти слова со страхом и тайной надеждой, а наутро возникла эта самая бутылка, талисман с этикеткой на волшебном языке, что ей нипочем не прочесть. Текст той молитвы Дженни также затрудняется воспроизвести.

Как и этой бутылке, что Дженни тянула благоговейными глотками многие месяцы, Библии было уготовано долгое царствование; Дженни обязалась, как бы ни был холоден сырой приморский воздух, как бы ни терзали плоть острые края фанеры, читать по целой странице перед тем, как ее вырвать. И вот религиозное прилежание начало приносить плоды. Едва только Дженни подобрала одеяло над мясистыми смуглыми ляжками и взяла в руки книгу — явственно ощутила внутри некое откровение, нечто явно большее, нежели ропот вчерашних пепперони. Но Дженни не спешила возрадоваться. Ибо — хоть она была несомненно верующей особой, неоднократно верующей, — не единожды приходилось ей разочароваться в духовных экспериментах, и едва ли она возлагала особые надежды на действенность этого ритуального чтения. Дженни заключила Контракт с Книгой главным образом потому, что закончилась подписка на «Гороскоп», да и бутылка «Святого Аквавита» иссякла — пребанальнейшим образом, вопреки самым нерушимым заговорам от Алистера Кроули [62] , пусть и в самой мягкой обложке. «Читайте ее каждое утро, — предписывал человек, доставивший ей одеяла. — Читайте вдумчиво, с чувством — и она непременно тронет вашу душу». Что ж, ладно. Не может ведь она оказаться бесполезней Целебного Молитвенного Коврика, что Дженни выписала из Сан-Диего, или же кошмарней той дозы пейота, что она заказала в Ларедо («Закинься крепко, детка, — говорилось в прилагаемом наставлении того культа, — и эта штучка подкинет тебя прямой наводкой в Небеса»). Ладно, сказала она тому человеку и взяла книгу с вялой благодарностью, ладно, попытка не пытка. Но недостаток веры компенсировался в ней усидчивостью, и вот ее набожность заколосилась. Содрогаясь, силясь изгнать из себя грех, Дженни вытаращила глаза на страницу и вдруг ощутила некий укол и узрела — прямо в том маленьком строеньице! — восхитительный круговорот звезд. Осмыслив случившееся, она изумилась, вновь содрогнулась… Подумать только: всего двенадцать дней, как она перешла ко Второзаконию, — и ее душа уже просветлела! Вот только как бы употребить эти звездочки для наведения порчи?…

Бармен Тедди готовится к кануну Всех Святых, обмахивая свое инсектицидное пиршество неона мохнатой щеточкой и собирая с него губкой изжаренные мушиные трупики. Флойд Ивенрайт, стоя перед зеркалом в ванной, вслух репетирует преамбулу к уставу Всемирной Лиги Дровосеков, готовясь к грядущему выступлению перед Джонни Дрэгером и стачкомом. Хотвайр, Главный по Недвижимости, парень не промах, встречает утро, малюя мылом всякие безобидные лозунги на своем окне — он уж много лет делает это перед каждым Хэллоуином. «Только так: впереди на шаг!» Он хихикает, размазывая мыло. «Пока лохи на старте копошатся — готов до финиша домчаться». Он завел эту процедуру после одного Хэллоуина, когда кто-то надругался над его оконным стеклом при помощи весьма необычного парафина. «Не исключено, что это разработка спецслужб». Он тер, как мог, но так и не сумел избавить стекло от памяти той ночи. Моющие средства не помогали; бензин прятал лишь ненадолго; и даже много лет спустя, когда свет падал прямо, с виду незамутненное стекло бросало слабую, но различимую тень на пол перед бюро.