Порою блажь великая - читать онлайн книгу. Автор: Кен Кизи cтр.№ 17

— Я мигом! — Он подтащил заказ к их столу, показной своей спешкой возмещая задержку. Но они уже вернулись к обсуждению местных бед, напрочь забыв о Тедди. Еще бы. Не могут большие дурни его не игнорировать. Боятся присмотреться к нему повнимательней. Опасно разглядеть превосходство в таком…

— Тедди!

— Да, сэр. Я забыл: вы сказали «светлое»? Я заменю, как только разнесу остальные кружки…

Но мужик уже пьет пиво. И Тедди возвращается за стойку — на мягких подошвах, призрачный и всеми презираемый.

Вот осиянная электричеством дверь растворилась, и в проем шагнула фигура — крупнее, старше, громко клацает подкованными сапогами, но отчего-то столь же призрачна, как Тедди. То был местный отшельник, старик с окладистой седой бородой, известный не иначе, как «тот драный алкаш откуда-то с Южной Вилки». Некогда знатный лесоруб, верхолаз-мачтовик, ныне он слишком одряхлел и ослабел, опустился до того, что зарабатывает на жизнь, колеся по окрестным раскорчеванным лесозаготовкам на пикапе с раздолбанными рессорами и пару дней в неделю пиля кедровые пни на гонт. Гонт он сдает на фабрику, по десять центов за вязанку. Падение катастрофическое — от верхолаза до сборщика дранки. И, видно, позор такого падения едва ль не на корню сгноил тот механизм, что обозначает присутствие человека; старик прошел по залу, будто сокрытый туманом, а когда исчез из виду, никто не смог бы его описать или хоть доподлинно подтвердить факт его появления. И все же, поскольку он редко захаживал в «Корягу» (хотя проезжал мимо раз в неделю по меньшей мере), его присутствие нельзя было игнорировать, как Тедди. Он был чересчур редким гостем, а Тедди — всего лишь элемент интерьера. Не доходя до стойки старик на мгновение замешкался, прислушиваясь к разговору. Под гнетом его внимания беседа захромала, зачахла и издохла вовсе. Тогда он звучно хрюкнул в бороду и без слов двинулся дальше.

У него были свои соображения на предмет того, откуда все беды.

Дискуссия не возобновилась, покуда старик не заказал у Тедди большой стакан красного вина и не ухромал в темные глубины бара.

— Бедолага! — выдавил Главный по Недвижимости, первым одолевший мимолетную нервозность, повисшую над столом.

— Да уж! — согласился лесоруб в помятой серой каске.

— И чистую правду про него говорят.

— Виной — вино?

— Дешевый портвешок. Вроде Стоукс ему ящиками подгоняет, ящик в неделю.

— Дело дрянь, — сказал кино-прачечный магнат.

— Цок-цок-цок! — сказал брат Уокер: он научился сострадательно цокать языком по «Джо Палуке» [14] и полагал, что это междометие прямо так и произносится.

— Да уж. Паршиво дело.

— Мужик валил лес до черта много лет. Позор!

— Позор? — переспросил лесоруб. — Да это преступление, мать-перемать… простите, брат Уокер, — но я принимаю близко к сердцу. — И, совсем войдя в раж, припечатал чумазый кулачище к столу: — Это, мать-перемать, преступление! И грех! Такой вот старый горемыка, вроде него, имеет право на — слушайте все! — на пенсию и учет трудового стажа! Разве не об том распинается Флойд Ивенрайт уж два года как?

— Все так, все верно.

Они снова были на коне.

— Беда этого города в том, что мы не можем рулить той самой организацией, которая создана, чтобы нас защищать: профсоюзом.

— Господи, а разве Флойд не то же самое говорит? Он говорит, мол, этот Джонатан Бэйли сказал, Ваконда на годы отстала он других городов лесорубов. И я держусь того же самого мнения.

— А это самое мнение выводит нас прямехонько на сами-знаете-кого и его упертую родню!

— Точно! Именно!

Мужчина в каске снова грохнул кулаком по столу:

— Позор!

— И хотя сам я лично в чем-то даже восхищаюсь Хэнком и его семейством — черт, да мы выросли вместе! — я считаю, все корни наших бед в них. И если куда и наставить пушку — то аккурат на тот дом, так я полагаю.

— Аминь, брат.

— Еще какой аминь! А теперь все слушайте! — вновь потревоженный всплеском агрессии, Тедди поднял глаза. — Если кому и грозить пальцем — то все мы знаем, в кого им тыкать!

Сквозь натираемый бокал Тедди видит перст, грозно воспрянувший из чумазого черношерстного кулака.

— Да, прямой наводкой в этот проклятый домище!

…музыкальный автомат стрекочет, лопочет, пульсирует цветом. Жужжит электрический фасад. Мужчины тихонько дышат в унисон. Перст, шишковатый и упрямый, озаренный вечерним солнцем, медленно поворачивается, будто стрелка компаса. Дом. Суровая громада, чернеющая на заре, уже звенящая утренними хлопотами…

— Да, наверно, ты прав, Хендерсон.

— Еще б я был не прав! И если тебе нужно мое взвешенное мнение — в них все наши проблемы!

Из кухонного окна вырываются свет и крики; смех, ругань. «Просыпайся и встряхнись, ребята! Старик вас опередил, хоть он дряхлый и увечный!» И оглушительный запах жареных колбасок. Это колокол Хэнка. Как раз в его вкусе. Это по Хэнку звонит его колокол.

А из-за стойки бара, чураясь солнечного света, Тедди следит за мужчинами, прислушивается к их доводам — и в глубине души уверен, что проблема не в финансах: пока вели они свой кретинический диспут про оборотные капиталы, капитал Тедди вырос почти на двенадцать баксов — и это среди бела дня. И у него серьезные сомнения в том, что все беды города следует валить на крылечко дома Стэмперов. Нет, проблема в другом. По его взвешенному мнению…

— Кстати, Хендерсон, коль уж ты завел речь о Флойде: я его целый день не видел, а то и больше…

А к западу от дома в своей лачуге на буро-глинистом берегу Индианка Дженни просыпается, встает с раскладушки и натягивает платье, некогда алое, но вылинявшее до буро-глинистого, принимается вопрошать, кто повинен в плачевном состоянии ее дел и куда запропастилась чертова медаль Святого Христофора. На юге же Джонатан Бэйли Дрэгер вглядывается в дорогу перед собою в поисках места, где бы переночевать на пути в Орегон. На востоке почтальон пытается разобрать каракули на трехцентовой открытке и уже близок к капитуляции.

— Да, где Ивенрайт?

— На севере, в Портленде. Пытается раз и навсегда уладить то самое дело, о котором мы тут толкуем.

Кулак стискивается крепче, но перст по-прежнему указует. Старый дом безмятежно завтракает, по-прежнему шумный и гомонливый, ему и невдомек, что по всей округе вздымаются гневные персты и тычут в него, будто копья охотников, кольцом обложивших кабана…

На севере Флойд Ивенрайт восседал, будто воздушный шарик, втиснутый в костюм за сорок долларов: тугой, непроницаемый, надутый. Онусердно перепахивал толстую папку желтых бумаг — и допахал до самой сердцевины. Бумаги, некогда свеженькие и хрустящие, ныне валяются перед ним на столе кипой прелых павших листьев. На листах различаются капельки пота. Его руки всегда потеют обильно, когда не заняты своей, ручной работой. Хотя на самом деле он и не припомнит, чтоб они когда-нибудь потели. Сейчас же, утирая лоб и мелкий красноватый нос, он не узнает своих рук. Они кажутся оголенными и нервными, чужими. И будто все мозоли сошли. Занятно. И не подумаешь, что можно вот так вот свыкнуться с мозолями, верно? Мозоли — это как сапоги крепкой толстой кожи и с рифлеными подошвами. Когда ты в них — не замечаешь их тяжести, но стоит переобуться во что другое — и земля под ногами до конца дней будет казаться непривычной и зыбкой, даже если годами не носишь ничего тяжелее полуботинок.