Санки, козел, паровоз - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Генкин cтр.№ 36

Мой рассказать тебе хотел, душа любезный,

Как был однажды мой для родина полезный,

Как на разведку я ходил в горах Кавказа,

Послушай, друг, мой маленький рассказа.

Раз командир меня до штаба вызывает:

«Там за рекой немецкий фриц своя скрывает,

А твой пойдет туда и там его поймает,

Потом ко мне в землянку притаскает».

Мой сердце ёкнул и до пятки опустился,

А командир уже давно со мной простился,

Мой взял винтовку, взял кинжал, с гора спустился —

Прощай, мой родина, прощай Кавказ!

Мой осторожно пробирался по лощина,

Смотрю — лежит там три большой-большой мужчина,

И автомат меж них, и светит нам луна,

Ну, думаю, настала мне хана.

Мой поднял голова над куст зеленый

И закричал, всем сердцем воспаленный:

«Направо взвод! Налево взвод! Мой — середина!»

Тут получилася прекрасная картина.

«Послушай, Ганс, послушай, Фриц, послушай, Мюллер,

Я ваш спаситель, я ваш бог, и я ваш фюрер!

Теперь на низ со мной должны вы опуститься,

Мой командир ужасно любит фрицев».

С тех пор, друзья, он стал отчаянный разведчик,

Хоть раньше был он незаметный человечек.

И если надо, то он жизнь отдаст

За свой за родина, за свой Кавказ.

Ну не мог остановиться, извини — завелся… А история о старушке, готовой на конфронтацию с властью ради возможности досыта (пускай газдуется как стагый багабан!) накормить своего мужа куриным бульоном, подвигла уже взрослого Виталия Иосифовича на забавные наблюдения. Как выяснилось, написал эту мелодию некий Шалом Секунда, то ли из Варшавы, то ли из Одессы: Ба мир бисте шейн. Потом на тот же мотивчик пели «В Кейптаунском порту…», а после войны — «Барон фон дер Пшик». Ох уж эти еврейские мелодии, думал про себя Виталик, где только не выскакивают. Вот и Фрэнк Синатра отметился: его Kiss offire — точь-в-точь «На Дерибасовской открылася пивная». Скоро Виталику стало казаться, что и «Большой канкан» похож на фрейлехс — недаром его написал Оффенбах. А «Где эта улица, где этот дом», которую Виталик впервые услышал из уст пламенного большевика Максима, — ну чистый перевод местечковой песенки:

By ис ди геселе,

By ис дер штиб,

By ис ди мейделе

Вейним гот либ?

Дос ис ди геселе,

Дос ис дер штиб,

Дос ис ди мейделе

Вейним гот либ.

Еще он тщетно пытался понять идишскую скороговорку — рефрен блатной песенки «Здравствуйте, мое почтение»:

Я был у Питере, Одессе и на Юге,

У Кишиневе, Магадане и Калуге,

А в Мелитополе пришлось надеть халат,

Азохер махтер абгенах фахтоген ят!

И только недавно один знаток идиша объяснил ему что произносить надо «зугт ыр, махт ыр: их бин а фартовэр ят» и означает это что-то вроде «вы говорите, машете рукой, мол я — фартовый парень».

Так вот, Виталик был так невинен, что даже слово «жопа» заставляло его розоветь — тетя Рахиль называла эту часть тела мадам Сижу, — а входящее в популярное ругательство сочетание «в рот» воспринимал как одно таинственное и непонятное «врот». Многим полезным словам научил его Стус, и вспоминал Виталик его уроки с тихой благодарностью. Как же, как же — «мы в лесу поймали белку и сломали белке…» Стус ждет. Виталик трепетно молчит. «Мы в лесу поймали зайца, оторвали зайцу…» А как-то раз группа старших товарищей в школьной раздевалке шарахнула его головой о стену. Допрос свидетелей: «Он лежит, в голове дырочка, а из дырочки кровь течет». Враки, конечно, дырки не было. Скорее — шишка. Пушкиновед Гринчик, который, как ни странно, кое-что из Пушкина прочел, любитель порядка и классификаций, доверительно разъяснял: если на «ов» или «ев» фамилия кончается, то русский, а если на «ич», или «штейн», или «сон» — еврей. На «ин» — тоже еврей, например Липкин. Виталик (робко): «А как же повести Белкина?» Озадачен. Или, скажем, Калинин? Испуган. А вообще-то не надо драматизма. Ну, скажем, вытолкали его из палатки ногами в каком-то школьном походе: не желаем спать с жидом, пусть идет в еврейский дом. Посидел ночь на лапнике у костра — даже интереснее. Один из этих чистоплотных юношей, красивый и спортивный Слава, стал возлюбленным, а потом и мужем его одноклассницы Лены, о которой Виталик тихо мечтал с восьмого класса до Бог знает какого курса, — о ней, пожалуй, стоит повспоминать отдельно. Много позже, во взрослые уже времена и тоже в палатке, в Коктебеле, двое приятелей, Толя (тот, из детства, с искристым мотоциклом) и Валера, физики, бормочут по-французски — успели поработать в Мали. Сквозь сон он ловит — достали эти minorité national. Сейчас Валера отошел от физики, сильно уверовал и служит старостой какого-то прихода. Шибко близко к Господу. Может, покаялся. Как там — ни эллина, ни иудея… А тогда, в школе, ему, затурканному, временами так хотелось сказать этим стусам-гринчикам заветные слова другого весьма религиозного антисемита, на сей раз великого, вложенные в уста безответного Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»

Так уж получилось, что мы вроде бы свернули

Самого Виталика и тянуло к религии, и отвращало от нее. Тянуло из естественного интереса к тайне, чуду и, конечно, из чувства противоречия — пионерскому розовому бодрому тупоумию, а отвращали настораживающая вкрадчивость православных батюшек (других священнослужителей в те времена он не встречал) и немыслимая ее, религии, серьезность, полное отсутствие иронии. Если не считать таковой первое чудо Иисуса, сотворенное в Кане Галилейской (в том нежном возрасте Виталик мог принять превращение воды в вино за шутку). Христос никогда не смеялся: это Виталик выяснит позже, довольно внимательно, со свойственной ему обстоятельностью, прочитав Новый Завет. Преодолевая скуку и очарованный поэзией. А еще позже он прочтет об этом наблюдении у Розанова. Впрочем, он все же нашел юмор в Святом Писании, правда, в Ветхом Завете: Давид скакал из всей силы пред Господом. Можешь проверить — Вторая книга Царств, глава 6, стих 14. Смешно? Довольно-таки смешно. Правда, автор вряд ли это сознавал. В юности веселый гусляр и пращник, Давид, получив власть, совсем совесть потерял: преподло поступил с Урией, отобрав у верного воина красавицу жену Вирсавию — увидел ее купающейся и возжелал, а мужа послал на верную смерть. Но псалмы! Псалмы этого бабника и предателя собственных воинов… «Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе. Не скрывай лица Твоего от меня, в день скорби моей приклони ко мне ухо Твое; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня. Ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои обожжены, как головня. Сердце мое поражено, и иссохло, как трава, так что я забываю есть хлеб мой. От голоса стенания моего кости прильпнули к плоти моей…» Или: «Господи!.. Ты одеваешься светом, как ризою, простираешь небеса, как шатер, устрояешь над водами горние чертоги Твои, делаешь облака Твоею колесницею, шествуешь на крыльях ветра…» И это перевод, а на еврейском-то небось чудо какое! Правда, как раз эти — более других любимые Виталиком — псалмы вроде бы и не Давид сочинил, а будто бы ему их приписали… Так или этак, а творчество Давида — лишнее доказательство, что поэтический дар и нравственность не всегда ходят рука об руку.