Измененное время - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Петрушевская cтр.№ 37

Наконец она вынесла решение и ответила с горечью в голосе, что сами найдем, куда мимо положить, что касается квартиры.

То есть, будучи интеллигентным человеком, ответила на сей раз народной присказкой своего пронырливого зятя. Пригодилось!

Муж исчез, подал на развод и уехал один через какое-то время, даже не простившись. (Получается, их держала вместе ее квартира, так выходит?)

Многие мелочи оказываются решающими в жизни человека, и когда они пропадают, исчезают, что-то обрушивается с грохотом. Мелкий кирпичик держит на себе башню!

Так и закончилась семейная жизнь. А ведь народная мудрость утверждает (по словам одной из подруг), что самый плохой муж лучше самых хороших детей. И семейная жизнь — это уступки и терпение.

Но и другое надо учитывать (пела другая подруга), что растратили бы вы эти деньги, и на что тебе дальше рассчитывать? Если он найдет новую семью?

Бывшая жена, теперь уже трижды разведенная, осталась опять одна, гордая и уверенная в своей правоте, но уже приближаясь к пятидесяти годам. На все эти браки ушло время.

Но теперь ее существование окрасилось жертвенностью — вот, не уехала в эмиграцию, не продала квартиру, потому что эта квартира принадлежит дочери и внучке! Мало ли, наступит развод, и дочь вернется.

Все это она изложила дочери по телефону с горьким смехом. И услышала, что та скоро рожает, будет мальчик.

То есть намек на то, что развода не будет, мама. Не надейся.

И мать опять не пригласили в гости, даже под предлогом помощи роженице.

Правда, никто и не напрашивался, ни на что не намекал, и жизнь потекла дальше.

Затем наступило такое время, что мать выперли с работы ровно день в день по наступлении пенсионного возраста. Пригласили и сообщили. Не бог весть что была за должность, но люди кругом свои, маршрут, занятость ежедневная и какие-то деньги. Все рухнуло.

И вот она живет, одна-одинешенька, уже зная, что там, в Америке, зять не только не ждет тещу к себе, но, оказывается, все еще ненавидит ее от всей души, ненавидит как то существо, которое его когда-то унижало и им брезговало.

Эти сведения просочились по телефонным сетям через общих знакомых, кто-то навещал боевого зятя и привез формулировку в Москву, а кто-то бессердечный и передал теще под предлогом сочувствия и солидарности.

Передали, что он носится со своим презрением, не может ничего забыть, и теперь сам, будучи живущим в своем собственном, нажитом трудами доме, он вообще даже не представляет себе эту тетку на своей территории.

Остается ожидать дочь, но та работает как вол на малооплачиваемом поприще, преподает музыку, и отпуск небольшой, и планируют они с мужем провести его на каком-то острове Мэн, не тратить же уйму времени и денег на поездку в Москву, где взрывы и война, кражи людей и все то, о чем говорят по ти ви!

Дочь отрезанный ломоть, как говорилось встарь, что делать.

Но и замуж матери теперь выходить невозможно: в свете происшедших событий каждый мужчина кажется претендентом на дочкину квартиру.

Она сдала свое жилье, половину денег радостно посылает дочери (как бы на билет до Москвы), а на другую половину живет.

Ей очень повезло, она устроилась охранять дом богатых людей, загородную виллу, от воров.

Когда хозяева приезжают на выходные, она перебирается в летнюю постройку с печкой, кое-как обогревается. Летом и не знает, что будет, куда денется, если к хозяевам нагрянет родня в этот так называемый «гостевой домик». Не думает об этом пока что, зима длинная.

Да, был бы сын — думает она, и почему-то бедной женщине начинает казаться, что тот первый аборт и был сын, и был бы он сейчас опорой, приезжал бы на машине, взрослый, сильный.

Один раз даже ей приснилось, что они вдвоем бегают по зеленой лужайке, играют, и так радостно!

Проснулась — ничего, пустота, даже могилки нет, какая может быть могилка для кровяного комочка, поджавшего лапки в ужасе.

Она молится, ходит в храм, говорит на исповеди, что грешна во всем. Повесила увеличенный портрет уже взрослой, двенадцатилетней внучки с тяжелой отцовской статью, с улыбкой в тридцать два зуба — и портрет внука, мальчика пяти лет, беленького, хрупкого, с трогательной улыбкой, похожего на котенка, с мячиком в руках…

маленькая повесть

Описываемые события проистекали в бурные восьмидесятые годы двадцатого столетия, когда руководителей государства хоронили ежегодно, а законы не разрешали свободно передвигаться ни внутри страны, ни за ее пределы тем более (нарушение границы с нашей стороны каралось как побег из зоны).

Для передвижений существовали строго оформленные командировки. Только тогда можно было рассчитывать на билеты, места в гостиницах и кормежку вдали от дома.

Простой человек ни купить билет, ни разместиться на койке, ни войти в ресторан не мог!

Да их и не существовало, таких простых людей, каждый был закреплен за каким-то местом работы. Тот, кто не работал три месяца, арестовывался на три года как тунеядец. В народе их называли «туни».

Драмы, эпосы, а также детективные, героические и комические сюжеты возникали вокруг купли-продажи всего, начиная от дивана и кончая детскими сосками и мясом без костей.

Существовали так называемые «колбасные» электрички, поезда и автобусы — по субботам народ ломился в Москву стоять в очередях. Иногда это оформлялось как культпоездка в театр, нанимался через местком транспорт на автобазе — но после обязательного просмотра лавина зрителей летела по магазинам, как конница Мамая.

На холодильник, телевизор, машину или тем более кооперативную квартиру обыкновенный человек с улицы претендовать не мог, они распределялись только по предприятиям.

Обмен квартир достигал таких трагических параметров, что искусство бледнело (романы, эстрадные номера и кинофильмы об обмене жилплощади) перед жизненными обстоятельствами.

Именно тогда возник термин «очернительство действительности», «чернуха», «бытовуха». Партия боролась с такими явлениями очернения в искусстве. Товарищ Черненко, член Политбюро КПСС, переключившийся в нужный момент на идеологию, делал об этом важнейший доклад. Нельзя было писать о печальном.

И человеку что оставалось в условиях бытовухи, только вести свой одинокий бой, такая фраза уже была, это повтор, цитата. Но без нее не обойтись.

Поэтому в дальнейшем рассказ, обычное дело для литературы, пойдет о странном казусе женской любви. Ни на что не претендующей, платонической, возвышенной и т. п.

Народ, кстати, начал бурлить гораздо раньше, нежели было позволено. То есть, разумеется, он бурлил всегда, но в годы застоя это явление, тихое, подспудное, перешло все границы.

Коммунистическая партия, как пластырь, залепляла людям рты, глаза и уши, но не руки и не ноги, и тем более не органы размножения.