Ваша жизнь больше не прекрасна - читать онлайн книгу. Автор: Николай Крыщук cтр.№ 37

То, что нищенка приходится матерью распутному герою, мы узнаём, как я сказал, лишь в самом конце, когда герой терпит моральный крах. Умирающий барон-отец приоткрывает сыну тайну его рождения. В средних лет распутнике происходит нравственный переворот, он отыскивает мать в лечебнице для бездомных и узнаёт в ней оскорбленную им нищенку. Со слезами на глазах он шепчет ей слова покаяния и любви, мать не в силах уже ему ответить, но в глазах ее все та же всепрощающая улыбка Мадонны со слезой.

Зина загорелась этой ролью, тем более что в школьном спектакле играла Дюймовочку и мечтала быть актрисой ТЮЗа. Но после пробы она узнала, что в последних кадрах ей предстоит проплыть в открытом гробе в виде покойницы и на лицо ее будут лететь крупные хлопья нетающего снега. Она сообразила, что для такого эффекта ее решили заморозить, то есть на время превратить практически в покойницу. «Иначе как? Во мне же плюс тридцать семь. Снег и начнет таять».

Ночь Зина провела в беспокойстве, представляя себя в гробу, с гипсовой маской снега на лице. Тайно она продышивала в маске отверстие, но режиссер всякий раз останавливал съемку и кричал на нее не хуже чем ее кинематографический сынок в начале сюжета. При следующем дубле Зина задерживала дыхание, сколько было сил, но в конце концов все же попыталась сделать глубокий вдох и — не смогла.

Ее охватила паника. Оказывается, губы, вместо вазелиновой помады, ей намазали специальным клеем. Она поняла, что обречена, что умрет, если сама себя каким-то образом не спасет. Однако тут послышалась музыка, и музыка эта, провожающая ее на кладбище, была такой прекрасной, что Зина на какой-то момент забыла о неудавшемся вдохе. Она узнала Второй концерт Рахманинова. Люди вдоль аллеи провожали ее, как бывшую актрису, аплодисментами. И, что ее особенно потрясло, среди провожавших была вся ее большая семья. Родственники смотрели на Зину с восхищением и размахивали, точно маленькими флажками, контрамарками, в уголке которых было ее фото из школьного альбома.

Зина почувствовала, что не имеет права огорчить семью из-за своей жалкой потребности дышать. Надо было смириться и принять смерть красивой, в расцвете славы. Раз в жизни ей выпало послужить искусству. Про нее узнает весь мир. Статьи будут называться «Ее смерть в искусстве», «До последнего дыхания» или просто «Наша Зина».

Все эти картинки промелькнули в ней мгновенно, но естество, к сожалению, взяло свое: уже в следующий миг Зина страшно закричала, выскочила из-под шелкового покрывала, сбросив иконку, и проснулась в слезах.

Утром она позвонила знакомому помощнику режиссера и без всяких объяснений отказалась от роли. А уже на следующий день, по первому морозцу Зина ехала в Гагры, чтобы среди таких же несчастных, как она (кто же еще едет на юг в декабре?), угомонить, выплакать и развести в молодом вине свою вековечную неудачу.

Велико же было потрясение, когда, вернувшись, она нашла на автоответчике не меньше десяти звонков помощника и даже один звонок самого режиссера. Она понравилась всем, ни о ком другом режиссер не желает слушать, ее портрет висит у него в кабинете. Зину просили откликнуться.

Десятым был звонок режиссера. Он напоминал признание в любви, которое плачущая Зина тут же переписала для своей фонотеки. Среди прочего, режиссер сообщал Зине, что переделал финал. Сын отыщет мать не в лечебнице, а увидит ее на площади, где она будет из платяного мешочка насыпать корм голубям. Они узнают друг друга, сын присядет рядом с матерью. Крупный план: руки их встречаются в мешочке с кормом, сын целует ладонь дающей.

Зина тут же позвонила на студию, где чужой голос сказал ей, что съемки фильма «Врата Петровы» закончены.

— Как он узнал, — плакала Зина, — что я испугалась гроба и заморозки? Ведь я же никому ничего. Тебе первому рассказываю.

— Может быть, он просто сам так решил? — неуверенно сказал я.

— Глупенький ты, — улыбнулась Зина сквозь слезы. — Вот просто так, взял сам и решил? Нет, он смотрел внимательно в мои глаза и все понял.

— Что понял?

— Все!

Она снова принялась рыдать.

— Слушай, ну успокойся. Если ты ему так запала, он тебя снова пригласит.

— Не пригласит. Нужны ему такие старухи с гонором.

— При чем тут гонор? Ты же сама сказала, что он все понял по твоим глазам.

— А этой роли все равно уже не будет.

— Можно подумать, что тебе предлагали сыграть Марию Стюарт, а не парижскую нищенку.

— Какой ты равнодушный, — подняла голову Зина. — Пойми, ведь она же мать.

Немного успокоившись, она стала рассказывать, как отчитал ее за это «фордыбаченье» дед, который, я точно помнил, покинул их лет двадцать назад.

— Ведь я говорил тебе, дочка, — огорчался дед, который, как я заметил, в трудные минуты изъяснялся афоризмами, — держи дверь клетки открытой, птица может вернуться. А ты снова крутанулась так, что только трусики мелькнули.

И он начал набивать трубку, добавляла Зина, всегда набивает трубку, когда злится, хотя давно уже не курит.

— Окстись! — удивлялся я, как всегда не врубаясь в эту ее протяженную сагу, где вчерашний мертвец мог проснуться среди ночи, чтобы принять желудочные капли. — Когда он у тебя умер?

— Какое это имеет значение? — отвечала Зина преувеличенно нормальным, сухим голосом.

Был в Зининой жизни еще один эпизод, про который у меня сведения смутные, хотя она ни от кого не скрывала, что отсидела в свое время срок. Год и восемь месяцев, если не ошибаюсь. Разговор об этом заходил обычно на закате застолья, и у Зины, питающей слабость к законченным сюжетам, первая фраза рассказа всегда звучала одинаково: «Все началось с того, что я живу одна».

На долгую историю сил уже ни у кого не было, слушали невнимательно, Зина обижалась или конфузилась, затаив, однако, печальную мысль о том, что жизнь стала душевно легковесной, и люди в ней похожи на мотыльков, что для людей очень опасно, потому что они не заметят в этом порхающем состоянии надвигающуюся угрозу и обязательно когда-нибудь погибнут. В то, что жизнь представляет собой связный рассказ, который надо дослушать и понять, она была убеждена.

По разговорам я знал, что Зинина отсидка была связана как-то с мутным временем, когда идея проснуться богатым овладела массами. Многие не только поверили в то, что на этот гипнотизерский аттракцион пускают всех желающих, но решили, что лишь денег им для счастья и не хватает. На мой взгляд, это самообольщение, свидетельствующее о метафизической глухоте населения, было, тем не менее, для жителей хрущоб простительно еще более, чем первое. Зина попыталась стать хозяйкой ларька, оказалась в толпе возбужденных предпринимателей, а для того, чтобы понять, как ее там затолкали и подставили, особой фантазии не требуется. Подкручивать своими музыкальными пальцами винтики у весов она была определенно неспособна.

Выходит, семья Зины распалась еще до тюрьмы, и, более того, именно с этим она связывала как-то свою неудачную авантюру. Из родных осталась только старшая сестра, которая жила в Австралии и за что-то была на Зину обижена. Кажется, за то, что та самовольно продала их большую семейную квартиру. Как всегда в таких случаях, экономические резоны переплелись с сентиментальными соображениями, что утяжелило Зинину вину и поставило ее фактически в один ряд с убийцами. Как говорила сама Зина, дело было не столько в неподъемной квартплате и даже не в подержании порядка на нежилых просторах бывшего семейного гнезда, сколько в том, что душа ее не могла справиться с избытком наглядных воспоминаний, по вечерам она скулила, а утром не хотела возвращаться к жизни. Надо было выбирать, и Зина выбрала жизнь.