Огненная река - читать онлайн книгу. Автор: О Чонхи cтр.№ 5

Я вернусь домой до того, как прокричит первый петух. Подобно тем безответственным мужчинам, которые звонят, угощают чаем, пьют водку, покупают женщин за деньги и, в конце концов, убегают, оставляя все эти дела на улице, я буду засыпать, обнимая худую талию мужа.

Он стоит в самом центре пустыни с цветами. Его лицо под арабским тюрбаном бледно-свинцовое. «Зачем ты там стоишь?» — кричу я ему. Он стоит неподвижно и прямо. Из его рук падают тёмно-пурпурные цветы — кап-кап. Мой голос просачивается сквозь песчаные холмы, которые сплетаются в барханы, и не возвращается. Солнца не видно, песок отражает солнечные лучи, поэтому небо и земля кажутся красными, будто смотришь через красный целлофан.

Возможно, это был кадр из фильма, который я смотрела давно, он утонул в болоте моей памяти и полностью забылся. Но даже после того, как я проснулась, этот кадр, на который я когда-то не обратила особого внимания, пропустила, не вспоминался чётко, но от него осталась какая-то неопределенная безнадёжность.

Окно светится тёмно-красным. Я думаю, что это всходит солнце, и опять погружаюсь в сон.

Тогда был сухой закон, но хозяин ресторанчика продал нам бутылку сочжу, так как мы отправлялись в дальний путь. Пустыня всё ещё была непрозрачно-красной, а воспоминания зыбкими. Я чувствовала, что мы идём вместе, но не ощущала реальности происходящего. Когда мы прошли через пустыню, мы открыли бутылку, чтобы промочить горло, но водка стала горячей и поднялась в воздух в виде водяного пара. Как волшебный джинн, находившийся в заточении, пар выбирался на свободу из узкого горлышка бутылки. В этот момент он сказал: «Юго-восточный ветер. Как раз такой и нужен».

Издалека послышался вой сирены, голова закружилась. Окно начало сильнее светиться тёмно-красным. Я приняла дребезжанье дверного звонка за пожарную сирену, наверное, из-за красного света в окне.

Он стоял под дверью, распространяя запах гари.

Я втянула его внутрь из-под туманной лампы лестницы и быстро заперла дверь. Открыла окно и выглянула на улицу. Прямо перед нашими окнами горела электростанция. Искры летели, как во время салюта, река была вся красной. Здания, окруженного языками пламени, не было видно, лишь торчала труба.

— Где ты был?

Я спросила спокойно, делая вид, что ничему не удивляюсь.

— Я смотрел пожар на электростанции. Здорово горело! Мне еле удалось…

Он тяжело дышал и запнулся на первом же слове.

Временами пламя энергично поднималось и падало в реку. Вокруг было светло, как днём. Огонь не успокаивался, а наоборот, становился ещё ярче и маслянистее. Люди, тушившие пожар, казалось, играют с пламенем.

— Ложись спать, теперь всё в порядке.

Я раздела его, уложила в постель и накрыла до подбородка одеялом. Он сразу провалился в глубокий сон. Я крепко обняла его, всхлипывающего и вздрагивающего при каждом звуке сирены.

Красный свет из окна наполнял комнату, и у меня было такое ощущение, что мы лежим рядом в пламени, совсем не горячем. Я прижимала его голову к своей груди, будто укачивала ребёнка, но мне казалось, что я обнимаю обгоревшую дочерна головёшку и смотрю на дикую кошку, гортанно кричащую на другой стороне реки, там, где горит электростанция, пылающая ярче, чем цветы. От этого мне стало так горько, что я заплакала.

Май 1977 г.

Район с частью автострады, идущей у основания низкой горы, весь покрыт снегом, поэтому дорога выглядит просто линией, разделяющей белое пространство, и лишь местами виднеющиеся фигуры людей или стаи внезапно взлетающих голодных птиц напоминают, что это не пейзаж, нарисованный на девственно-белой бумаге.

Если представить, что место, до которого дотягивается взгляд, это всего лишь лист белоснежной плоскости пейзажа, то четко вырисовываются автострада с четырьмя полосами движения, разрезающая эту плоскость примерно под углом в сорок пять градусов, и покрытое снегом рисовое поле внизу.

Выпавший прошлой ночью снег замерзает, после уборки вдоль автомагистрали скопились кучи грязного снега, смешанного с песком, и колёса машин обмотаны тяжёлыми блестящими цепями, отражающими сияние снега. Гулкое лязганье, которое раздается при сталкивании металлических колец друг с другом, может быть, из-за этого сверкания не похоже на скрежет, какой бывает при соприкосновении цепей с поверхностью дороги. Хотя машины разные по размеру и по виду, нельзя услышать отдельный шум каждой, потому что дорога несёт их, как река, непрерывным потоком. Это напоминает огромную ленту конвейера. Автомобили движутся по следам от колёс предыдущих, и их след напоминает толстую грубую натянутую верёвку, а звуки воспринимаются не по отдельности, а как общий гул.

Когда наступает ночь, шум машин становится ещё более гулким и низким, скрывается во тьме и поднимается вверх, и мне кажется, что я слышу стон, будто вся дорога и весь мир враждебно лязгают зубами.

Машины, бегущие друг за другом бесшумно, и брошенное в пустом рисовом поле чучело никак не связаны друг с другом, но от этого кажется, что их объединяет что-то большее. Центральный район за рекой, стоящий лицом к этому месту, погружен в темноту, а река постоянно окутана или зеленоватым туманом при заходе солнца, или дымом, поэтому этот район кажется далёким, как открывающийся новый мир, когда бросаешься в неизвестность, в мир в восьмиугольном зеркале, где обитают небожители в старых сказках. Поэтому мне кажется, что там всегда идёт дождь.

Чтобы выйти не на скоростную трассу, а на обычную дорогу, надо спуститься по пологому склону и долго идти вдоль низкого холма, где остались сухие стебли однолетних растений — космеи и девясила — и груды сорных трав. Под доской объявлений автобусной остановки, там, где узкая дорога — на ней с трудом могут разъехаться два такси — встречается с широким шоссе, видны три-четыре человека, ждущие автобус. По этой дороге редко ходят машины или такси, только автобусы, поэтому наверняка она ещё не обледенела. Грузовик, проходивший по автомагистрали, съехал с неё и остановился на обочине, и мужчина в кожаной куртке, выпрыгнувший из кабины, повернулся спиной к дороге и мочится на груду сорных трав на крутом склоне.

За окном трещит сорока — «каак-каак». И тут птица в клетке вдруг начинает щебетать. Старухины руки, свесившиеся с кровати, слабо шевелятся. Кажется, что эти руки хотят сказать что-то, предотвратить. Я встаю, беру чёрный платок, лежащий в её изголовье, и накрываю им птичью клетку. Птица тотчас утихает. Должно быть, думает, что настала ночь.

Слышно, как за окном трещат сороки и громко щебечут какие-то птицы, составляя хор, но птица в клетке больше не машет крыльями.

Старуха хмурится и отворачивается. Луч солнца упирается прямо в кончик её носа. Я закрываю половину окна шторами, луч отодвигается к старухиным ногам. Придвинув стул к окну, я опять смотрю на улицу. Из-за разницы температур изморозь на окне тает и стекает по стеклу, а за окном день так прозрачен, что можно увидеть, как молекулы воздуха, тающие на солнце, пылают и искрятся.