Перс - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 60

4

Аббас учился в знаменитой Ленинградской лесной академии, на охотоведческом факультете. Он поддерживает отношения с множеством друзей в Питере и Москве (в основном сотрудники зоопарков), ездит в столицы на похороны и свадьбы. Возит к ним под заказ птиц, особенно ценна поставка редчайшего талышского фазана. В ответ друзья одаривают его не менее редкими птицами — новозеландским голубем, голубем кудрявым и хохлатыми, манолом или редчайшим видом павлина, обитающим только на единственном острове в Индийском океане. Он показывает студенческие фотографии: субботники, полевые работы, молодежные свадьбы, стройотряд — Дальний Восток, Сибирь, Архангельская область, выражение лица у него всюду одно и то же — смесь презрения и достоинства; а вот работа в заповеднике, в кабине вертолета, подсчет с воздуха джейранов; а вот он стоит с ружьем и в камуфляже рядом с вальяжным красивым мужиком в охотничьей куртке, жилете, отличный галстук, пышные усы; они оба смотрят вверх по склону на фотографа, у ног их распластался клыкастый вепрь.

— Министр культуры. В школе вместе учились, — обрывисто добавляет Аббас, и лицо его твердеет, приобретая в точности выражение, как на самой фотографии. Так он дает понять: его отношения с министром не предполагают использование их в качестве разменной монеты для поддержания разговора.

Я прошу вынуть из конвертиков четыре пожелтевших фотографии, чтобы лучше разглядеть. На оборотах подпись: 1917 год; площади Баку, затопленные революционными толпами, квадратное гигантское знамя с лозунгом: «Да здравствует демократическая республика. Восьмичасовой рабочий день. Земля и Воля»; черный мужичок в армяке, гордясь перед толпой, едва не опрокидываясь вперед, несет тяжкую жердь-древко. На другой: толпа наседает на дом с балконами, избранные лихачи виснут на перилах. Вывеска на доме: «Магазин Аббасова».

— Мой дед Мир-Аббас был хан Ленкорани, — говорит Аббас. — Все большевики отняли, сослали в Среднюю Азию. После смерти Сталина дед снова вернулся в Ленкоранскую губернию.

Дальше я разговорился с Шуриком — Александром Моисеевичем. Его волнует, ни много ни мало, само неустройство мира. Рассказал о маете своей, о желании с детства уйти за горы пешком в Иерусалим.

— Так что ж вы в Америку поехали? Надо было сразу в Израиль ехать.

— Жена да девки мои за длинным рублем погнали. А я вол покорный, когда в узде — куда б ни повернул, все равно в тягло.

Оказалось, Шурик — потомок духоборов, уже несколько веков обретавшихся на Кавказе. Однако воззрения его религиозные были неясны по причине их отъявленной эклектичности.

— Все верующие ехали, вот и мы снялись с места. Ничего не знали, куда едем, зачем, дурачье, стадо. Поселили нас в Сакраменто, в Калифорнии. Там сект полно, каких только нету — и пятидесятников три толка, то есть и простые, и реформисты, и обновленцы, баптисты там есть, и адвентистов тоже церквей несколько. Везде сходки, собрания, по церквям, по дворам кругом бьют в бубен, играют на гитаре, кружатся и поют «Аллилуйя!», спасу нет. Я же подался к евреям, у них тихо и поют редко, по праздникам.

Я растерялся, не знаю, как поддержать беседу.

Духобор восклицает:

— Давай еще с тобой выпьем, за твое здоровье. Уж и понравился ты мне! Прям родной! — Шурик толкает плечом в плечо, стукается горячим мокрым виском мне в скулу. То снимает, то надевает бейсболку.

— Я еще вот что тебе скажу… — Шурик глянул вслед Аббасу, пошедшему в дом на зов Соны-ханум. — У меня вопрос есть по Евангелию, — прошептал. — Я его в Америке сектантам задавал, многим — и тем, и этим. И парней из Армии Спасения тоже пытал — никто не выдал, все чурались, пугались, бежали меня, яко оглашенного. А я подкрадусь поближе, войду в доверие, они размякнут, развернут предо мной все знамена свои, гарцуют верховно… И тут я тихо так вопрошаю. Почему, говорю, Марию Господь Сыночком без спроса подарил? Почему не спросил, а можно ли? Согласна ли? Про любит, не любит — я и не говорю уж совсем. Где права человека? Где личная неприкосновенность? Почему ничего подобного нет в Писании? Почему пред Благовещением не было помолвки хотя бы? Прости меня, Господи, что не по уму своему спрашиваю, но за девицу заступиться желаю. Почто обрюхатил без спросу?!.

Я не нашелся, что ему ответить, и принял за шутку его вопрошания.

Вернулся Аббас с еще одним фотоальбомом. Я напомнил ему, что хочу вернуться на море, там переночевать.

— Отвезу, я же сказал. Только палатку поставь, на голую землю не ложись.

Шурик нагнулся ко мне, чокнулся, подмигнул Аббасу:

— Давай лучше в рай поедем.

— Куда? — не понял я.

— В Иран. В Астаре виза стоит сорок долларов, а пропуск в пограничную зону, сорок километров по Мазендерану — бесплатно. Вот поедет Хашем торговать соколиков, просись с ним.

— А почему в рай?

— А потому что в Кандован, шестьдесят верст от Тебриза, пещерное село. Представь — пустошь степная кругом и посереди стоит группа скал, в которых сотами вырезаны пещеры, лесенки, водосточные желоба, ишаки над ворохом соломы внизу стоят, мотоциклы, утварь, лесенки вверх ведут. Спокон веков там люди жили, начиная от Адама. А что, думаешь, в раю тоже надо было от дождя прятаться, от холода, от зноя. В раю и зима была, и лето, а про дома не говорится. Из чего они дома строили? Под деревьями люди не жили. Первобытные люди и то знали многовековые стойбища, хижины, селенья… А ведь Адам умней, чем кроманьонцы.

— А почему именно там? Особенное место?

— А ты как думал. Особенное не то слово. Кандован — родина хлеба, оттуда пшеница пошла. Там сорта особенные в степи растут, диким образом. Ты в Ширване пшеницу еще не находил?

— Какая в Ширване пшеница, там почвы засоленные.

— А ты приглядись, приглядись. Вот те колоски, что найдешь, — они самые стойкие. Недаром за ними Вавилов охотился, весь Кандован по сантиметру обползал.

— Подождите, Вавилов ведь в Афганистане собирал коллекцию, в неприступном Кафиристане, в герметичном царстве альбиносов, похожих на славян? — я удивился, что Шурик, с виду такой неказистый, вдруг заговорил о важном.

Шурик и глазом не моргнул, гнул свою линию.

— Так кто ж тебе правду про сокровища скажет? Пока Вавилов в Афганистан доехал, он у нас тут довольно пожил, а сказал потом, что всю коллекцию собрал в другом месте.

Шурик обо всем говорил так, будто сам видел, даже самую мысль свою видел своими глазами, держал в руках — и коллекционные колосья, и Адама хлопал по плечу, выслушивая о проблемах жизни в Эдеме.

— Вавилов тоже ого какой умный был, я тебе точно говорю. Он знал, что евреи в толкованиях понимают дерево познания добра и зла как пшеницу. Хлеб! Начало земледелия! Вот так-то, а ты говоришь — Кафиристан… Ты меня слушай. Зачем разумному человеку докладывать, где клад лежит. Ему для достоверности важно назвать малоприступную местность, чтобы проверить было трудно, любопытство отбить, — многозначительно заключил, внушив мне первую свою идею, Шурик.