Перс - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 18

3

— Все просто, убедитесь сами, — объяснял я в запале. — Для поиска Божьего семени достаточно намочить ватку нефтью, закупорить в пакетик и отправить почтой в Базель. Обратно вам на e-mail приходит файл, содержащий массив из малого набора чисел и огромной, бессмысленной на первый взгляд последовательности из четырех букв. Вот этот файл как раз и есть ДНК всей той живности, что была в нефти. Пароль к этому зашифрованному pgp-файлу стоит 89 долларов, American Express не принимается. ДНК бактерий довольно короткие, их легко обрабатывать и распознавать. Коды всех известных архей-метаногенов содержатся у меня в специально благоустроенной базе данных. Я написал программу, способную читать эти массивы букв и чисел. Сравнивая их с теми, что находятся у меня в каталоге, я выявляю состав пробы, нацеливаясь на еще не опознанные организмы. Не все массивы можно идеально прочитать, верней, наука еще не научилась прочитывать их досконально. В геноме есть темные участки, которые не поддаются вычитыванию, пониманию. Более того, их там подавляющее большинство.

Как все это устроено? Геном — это список инструкций, следуя которым можно создать живое существо. В каждой клетке организма имеются специальные органоиды, молекулярные устройства — рибосомы, которые считывают информацию с генома и на ее основании в нужное время синтезируют нужные белки — необходимые строительные материалы человеческого организма. Процесс этот начинается с единственной оплодотворенной клетки в материнском организме и продолжается на протяжении всей жизни. Скелет взрослого человека обновляется целиком каждые десять лет! Так вот, как это ни поразительно, но научные факты говорят, что информационный код, необходимый для построения организма, составляет только две сотых части всего объема генома. Взять книгу в четыреста страниц и вырвать из нее листочек — вот такая малая доля из всего послания приходится на наш физический счет.

Вся остальная огромная информация на первый взгляд бессмысленна. Точно доказано, что она бесполезна для существования жизни. Рибосома ползет вдоль осмысленного текста генома, который называется экзоном, вдруг смысл обрывается, и рибосома пропускает начавшийся темный для понимания участок — интрон, пока снова не отыщет продолжение смысла, которого в геноме, в общем-то, крохи. Геном в целом похож на стихотворение. На не слишком прозрачное стихотворение…

— На современную поэзию? — откликнулась живо Софи.

— Я думаю, любое подлинное стихотворение обладает неокончательным смыслом. Хорошее стихотворение невозможно понять однозначно. Стихотворение должно обладать сознанием, вызывать понимание, питаемое аурой тайны. Но и как к зауми к нему нельзя относиться. Данные исследований показывают, что интроны хоть и бесполезны, но не произвольны. Их содержимое в пределах мутаций сохраняется неизменным на протяжении сотен миллионов лет. Следовательно, неизбежно предположить, что этот самый темный, необъяснимый и бесполезный текст генома содержит в себе некую важнейшую неприкладную информацию. Некое сообщение природы, некое ее послание, которое, с одной стороны, не относится к созданию ни одного из живущих на планете организмов, а с другой, является важным текстом, огромным письмом, проектом, библиотекой, как угодно, — но гораздо более непознаваемым, чем любой самый сложный живой организм во вселенной. Необъятное это послание протянуто нам через миллионолетия эволюции. Оно не только связывает все живое на земле, но и устанавливает мост к неживому миру, к мертвой материи, к забвению как истоку.

— А что если на этом темном участке записана наша душа, наша судьба? — спросила Софи.

— Не говори глупостей, — поморщился Ленька. — Скажи еще, что Пятикнижие записано в генах.

— Моя задача не только найти Луку. Лука должен обладать сверхреальными свойствами, ибо этот организм — избранный, самый жизнеспособный во всей вселенной. Никто не ищет Луку так, как ищу его я — на глубине. И никто не ищет Луку для того же, зачем его ищу я. У меня есть гипотеза, что, будучи найден, LUCA поможет найти ключ для прочтения массива интрона. Это гораздо важней всех нынешних экспериментов молекулярной биологии. LUCA может помочь нам научиться читать геном. В геноме очевидно есть неприкладное, высокое содержание, как и в стихе, который, согласно главному признаку искусства, — бескорыстен. Так вот, можно сказать, я желал бы отыскать в геноме его метафизическое содержание… Я пишу программу, с помощью которой учусь читать геном, все время пробую новые и новые методы. Они основаны на серьезной математике. Недавно мне пришла идея для разгадки интронов применить методы комбинаторного анализа стихотворного текста. Как я говорил, связывать ДНК со стихотворным текстом вполне логично: и в стихотворении, и в геноме имеются тройные связи: ритм (чередование ударений в тексте определенной длины, которые в геноме понимаются как определенные сгустки азотистых оснований), рифма (связи между окончаниями единиц текстов), строфические повторы (связи между строками разных строф). Так вот, в интронах легко отыскиваются участки и силлабо-тонического стихотворения, и верлибра. Во множестве стихотворных размеров легко можно наблюдать «комбинаторно-генетический» процесс: все варианты комбинаций ударных и безударных слогов, скажем, для двухсложных стоп — четыре варианта, для трехсложных — восемь, все они известны. Оказалось, что у дактиля больше шансов закрепиться в геноме, чем у амфибрахия. Сейчас я каталогизирую все ритмические размеры, какие встречаются в интронах, и уже нашел «алкееву строфу», любимое орудие Квинта Горация Флакка. Все эти элементы стихового анализа генома должны быть у меня на вооружении, когда я найду Луку…

— Слушай, — вдруг спросил Ленька, — а было ли тебе когда-нибудь по-настоящему страшно?

— Нет, не было… — я смутился и сделал кадр. — Но будет. Когда Луку найду.

1

Вот так меня занесло в выдуманную Хашемкой в детстве Голландию… Где он, что с ним? Уехал ли в Россию, эмигрировал в Европу, Америку, вернулся в Иран? Почему я не удосужился его разыскать? Боялся опечалиться? Вдруг он стал ничтожеством, никем? Неужели остался прозябать там, в безвременье? Многое может удержать на месте. А что я? Я пасынок везения.

Зимой 1990 года я вернулся из армии в другую страну. Все пертурбации, которыми империя за последние два года обрушилась на подданных — и была раздавлена собственной тяжестью, — миновали меня. Родиной матросов на эсминце «Бесстрашный» была программа «Время» и мутное от шторма заснеженное море. Вернувшись домой, я обнаружил родителей и бабушку среди пустого дома, в котором кроме двух чемоданов обреталась еще рыжая кошка, которую моя брезгливая мама, чей домострой зиждился на торжестве гигиены, а не здравого смысла, приветила в мое отсутствие. Бабушка не понимала, что с ней происходит, куда ее везут, у нее начиналась катаракта, она сидела недвижно на краешке постели, приготовилась терпеть, смерть для нее теперь избавленье. Кошечка Кася сидела в ломте солнечного света, отрезанном окном от апрельского полдня, и смотрела на меня стеклянными глазами. Я смотрел то на эту кошечку, которой мать прикрыла пустое место, оставшееся после меня, отпущенного во взрослость, то на бабушку, чуть раскачивающуюся вперед и назад, — и понимал, что мой мир уничтожен. Дом Ха-шема был пуст, я походил по соседям, достучался только до Алимовых. Подслеповатый дядя Гейдар не узнал меня сразу. Он сказал, что Хашема он не видел уже полгода: еще осенью он отправился куда-то в экспедицию на Урал, птиц ловить, потом Фарида говорила, что не то он в Москве, не то в армии.