Перс - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 109

Двадцатая сцена. Доброковский в чайхане излагает местным жителям революционные лозунги правительства Эхсан Улла-Хана. «Долой англичан!» — «Землю крестьянам!» — «Да здравствует демократическая республика!» — «Да здравствует дружба с Советской Россией!» Русские дервиши, священные неприкасаемые, накурившись опия, заворачиваются в вытертые пропыленные ковры — ночуют в чайхане. В городе вдруг вспыхивает пожар, горят несколько кварталов. Доброковский и Хлебников лежат без чувств перед полчищем огня, постепенно подбирающегося к чайхане. (Это мы с кумачовыми полотнищами в руках, полоща их перед собой, подползаем из глубины сцены к спящим Хашему и Максу Комиссарову, парню из тринадцатой школы, с охотой вжившемуся в образ взбалмошного художника.) Влетает ополоумевший хозяин чайханы, пробует растолкать товарищей. Хлебников поднимается лунатически и уходит. Доброковский бесчувственно смотрит, как огонь сочится через потолок, как дым сипит, врываясь в стенные щели. Хозяин тащит наружу свое барахло, наконец хватает ковер, где лежит Доброковский, и вытаскивает вместе с художником на мостовую.

Двадцать первая сцена. Начальник агитотдела Персармии Рудольф Абих просит Хлебникова передать рукопись «Досок судьбы» для печати ее отдельной брошюрой. Получив от поэта тетрадь, он тщательно переписывает, выборматывая выкладки, помогая так себе языком распробовать эту странную смесь законов чисел и тайного знания хуруфитов, озаренных мистическим смыслом букв и слов. Буквы в труде Хлебникова наделены моралью, геометрией, разумом. Абих несет рукопись в типографию и показывает украдкой метранпажу. Тот пролистывает тетрадь и говорит: «Кассы бедны шрифтами, у нас не хватит цифр даже для одной страницы».

Двадцать вторая сцена. Эхсан Улла-Хан мобилизует все революционные силы для прорыва к Тегерану. Штаб назначен на берегу моря в селении Шахсевар. Курды и пехота продвигаются меж рисовых полей и садов, в то время как отряд дженгелийцев и сам штаб, в состав которого входят и «русские дервиши», перебираются в Шахсевар морем на транспорте «Роза Люксембург», бывшем нефтеналивном пароходе Нобелей «Зороастр», оснащенном шестидюймовой артиллерией. Доброковский раз за разом обыгрывает дженгелийцев в карты, один партизан проигрался уже почти догола. После каждой партии Хлебников жадно надевает на себя то, что проиграл бедолага.

Двадцать третья сцена. Совещание штаба происходит на берегу моря. Штабные работники голышом лежат на песке, головами друг к другу, составляя многолучевую звезду. Солнце в яростном зените, легкий ветерок доносит нагретое дыханье померанцевых рощ.

Доброковский. Велимир, прочитай что-нибудь… ты был на днях у хана…

Хлебников встает — голый, мосластый, с выпирающими из костного строя ключицами, опустил голову, скрывшись за волосами.

Хлебников. Хан нюхал розу, зарывшись носом, как шмель. Говорил: «Россия главная, Азия в ногах у России. Толстой — русский дервиш! Зардешт — персидский дервиш!» Сагиб пьянел от розы, белый и босой, он смотрел на горы, на крыльцо, заваленное коврами и оружием. Сын хана лежал рядом, слуга чесал ему пятки, а тот хохотал и целился попасть ногой слуге в лицо…

Доброковский. Велимир учил ханского сына. Мы тоже должны побывать у хана в гостях, у него все крестьяне в кабале.

Двадцать четвертая сцена. Штаб Персармии в гостях у хана. Хан одет в праздничный костюм. Роскошное угощение, вино и водка. Разгоряченный Доброковский агитирует хана отдать землю крестьянам, а самому пойти в дженгель воевать. Наконец Доброковский не выдержал, схватил блюдо с подливой и надел его хану на голову.

Доброковский (выхватывая маузер). Скотина, ешь все, хоть подавись, вот, пулей подавись…

Красноармейцы успокаивают Доброковского и утешают перепуганного хана, убеждая, что бывший мичман и художник — мирный человек, друг цветов и птиц.

Двадцать пятая сцена. Эхсан Улла-Хан разбит, Персармия отступает. Босой, в истерзанной рубахе и штанах без одной штанины Хлебников идет вдоль берега моря от деревни к деревне. Везде его кормят, везде привечают.

Отряд идет вдоль моря. Вдруг красноармейцы видят, как на отмели стоит по пояс в море человек и смотрит в дымчатую даль.

Командир (придерживает коня). Смотри-ка, ведь это наш блаженный.

Хлебников (выходит медленно из моря). А где Худога? Где Абих? Буква «К» — в самом деле зловещая буква. Курды грабят крестьян, Колчак, Каледин… А «Р» — означает черту, раздел: рука, резец, равнина, риска, рвать, река…

Командир. Хлебников, стойте здесь. Скоро отряд сюда подойдет. И впредь приказываю от отряда не отставать и вперед не забегать.

Хлебников садится на песок, лицом к морю; мы видим его худющую спину и взлохмаченный затылок.

Двадцать шестая сцена. Хлебников вместе с Абихом в гостях у Вячеслава Иванова. Вячеслав говорит возвышенно об исламской мистике, говорит о мехди.

Вячеслав Иванов (возвышенно). Как знать, может быть, вы, Велимир, и станете тем ангелом, который вострубит о конце времен.

Хлебников (горячим шепотом). Я напишу поэму «Труба мехди».

Лидия поднимает голову от листа. Абих достает блокнот и что-то быстро записывает.

А б и х (про себя, продолжая черкать в блокноте). Так вот откуда у него весь этот персидский пафос. Только понимает ли он опасность самопровозглашения? Ну может шептать об этом бабочкам, жукам, птицам, обмолвиться где-нибудь в дневнике, но довериться персам? Преследовать полное отрешение от себя ради мира. Значит, Председатель Земного Шара — это всерьез. Так вот какой ветер влечет его в Персию… Ибо только в Персии сейчас ждут мессию, нигде больше. Большевики отрицают Бога на корню, им и не заикнешься. Остальной мир единственное на что может рассчитывать — на мировую революцию. А в глубоко религиозной Персии мысль о революции неотъемлема от мысли о Спасении. Что ж, мы ему поможем. Значит, скрытый имам. Значит, Сахибаз-заман. Что ж, здравствуй, Господин времени!

Двадцать седьмая сцена. Хлебников и Доброковский вернулись из Энзели. Каждое утро они приходят на пристань и с помощью палки, на которую привязан на длинной веревке крюк от багра, исследуют морское дно. При отступлении с пристани белогвардейцы сбросили много оружия: чтобы красным не досталось и чтобы самим налегке драпать. Все почти наганы и винтовки уже достали местные жители, но Доброковский полон надежды, поскольку на прошлой неделе, говорят, отсюда еще был добыт маузер.

Хлебников очень неловок при обращении с крюком, он у него летит недалеко, и Доброковскому приходится сразу же перебрасывать.

Доброковский. Наган на базаре — двадцать туманов. Маузер — сорок. Унция терьяка — десять.

Хлебников (горячо). Сорок, да?

Выхватывает у Доброковского крюк и энергически закидывает его в море.

3

Одна была польза от этой мороки — от пьесы Штейна: Абих вывел меня на своего деда двоюродного — Германа Абиха, геолога, работавшего при князе Воронцове, наместнике Кавказа, повелителе Шамиля и Хаджи-Мурата. Герман Абих был одним из первых в мире вулканологов. Он начал с изучения Этны, захоронившей Тифона, и Везувия, дал разгадку периодическим извержениям и первым изучил грязевые вулканы Каспия. С помощью отца из библиотеки Индустриального института я извлек его работу: «Об острове, вновь появившемся на Каспийском море, с присовокуплением сведений, служащих к изучению вулканов, извергающих грязь, в Прикаспийском крае». С этой работы, по сути, и началось мое увлечение геологией, а вместе с ним и мое отдаление от Хашема. Я тогда уже, завороженный пока не сознаваемым пением недр, лазил по грязевым вулканам — причудливым нагромождениям высохшей грязи, «садам шайтана» — и припадал лицом и ухом к устьям заглушенных нефтяных скважин, проверяя легенду, имевшую хождение среди нефтяников, — будто бы если в полной тишине прислушаться к дыханию скважины, в ней можно услышать унылый хор Аида. Я тогда только начинал осознавать, что слышу нефть, и путал пение ее с завыванием ветра, спустившимся на километровую глубину. Сокрушенный догадкой, я уже провел сутки на месте вышвырнутой вулканом скважинной колонны труб. ЧП это прогремело по всему Апшерону. Два с половиной километра труб, исторгнутых прорвавшимся в буровой свод извержением, были разбросаны по степи на Дашгиле. Утопая по колено в горячей еще, в глубине обжигающей грязи, я переходил от одной колонны к другой, в мозгу что-то звенело, и я не заметил, как под ногами разверзлось время. Вечером на буровой появилась стая прикормленных буровиками собак, они загнали меня на вышку; но скоро прибыла ночная смена.