Порабощенный разум - читать онлайн книгу. Автор: Чеслав Милош cтр.№ 75

Двойные стандарты нравственных критериев, применяемых к тому, что происходит за пределами Империи и в ее границах, делают невозможной честную литературу. Диалектическое мышление может быть абсолютно в порядке, но искусство не рождается из диалектического мышления: оно черпает из гораздо более глубоких и более первичных слоев, отложившихся в человеке на протяжении поколений. Этот факт может быть не на руку правителям-философам, которые хотели бы видеть литературу чисто диалектической, питающейся осмыслением исторических процессов. Но то, что они поощряют как литературу, является лишь видимостью литературы. Чувства, загнанные силой глубоко внутрь, отравляют все произведение и придают ему глянец фабриката. Этот глянец предостерегает потребителя: внимание, производство серийное. Самые благородные слова имеют тогда мертвенность орнамента.

Допустим, что мы признаем неизбежность террора в периоды революций и признаем, что балты как контрреволюционная группа должны быть необходимым образом уничтожены. Сразу же, однако, возникает сомнение, можно ли ставить знак равенства между террором кратковременным, импровизированным и террором, длящимся долго. Неизвестно, признает ли кто-то, оглядываясь, в перспективе тысячелетий, тождественными явлениями гильотину и депортации целых народов, проводимые на протяжении десятков лет. Год и десять лет не равны друг другу. Элемент времени меняет характер деяний. Террор, проводимый долго, требует постоянного аппарата и получает постоянство институции. Вывезенные могут захотеть бежать. Семьи и родственники — элемент ненадежный, и удержать их в повиновении можно лишь с помощью страха, что их ждет подобная же судьба. Поскольку крестьяне, из которых силой сделали работников колхозов, работают неохотно и скорее безразличны к доходам, не плывущим в их карман, понуждать их к работе может только страх. Впрочем, страх — это издавна известный цемент обществ. В либерально-капиталистической экономике страх оказаться без денег, страх потерять работу, страх опуститься на ступеньку ниже на общественной лестнице толкает человека к усилиям. Здесь, однако, появляется голый страх. В капиталистическом городе, насчитывающем сто тысяч жителей, например, десять тысяч могли переживать страх по причине безработицы или возможности потерять работу. Этот страх представляется им ситуацией индивидуальной, трагической, поскольку окружающие равнодушны и бесчувственны. Если, однако, сто тысяч человек постоянно живут в страхе, они создают коллективную ауру, которая висит над городом, как большое облако. Золото отчуждает человека от самого себя, делает его карликом. Голый страх, поставленный на место капитала, отчуждает человека не меньше и гораздо более эффективно.

Против власти страха предусмотрены средства: воспитание нового человека, для которого труд перестал быть проклятьем Адама, а стал радостью и гордостью. Этой цели служит огромная литература. Журналы, книги, кино, радио берут темой эту метаморфозу человека и возбуждают ненависть к врагам, которые эту метаморфозу хотели бы сделать невозможной. По мере того как человек будет учиться выполнять свои обязанности перед обществом добровольно и радостно, дозы страха будут уменьшаться. Так появится в конце концов человек свободный.

Появится ли он при использовании применяемых методов — это вопрос веры. Если все на свете подчиняется законам, познаваемым разумом, если свобода — не более чем осмысление этой всеобщей рациональной необходимости, если человек способен достичь полноты сознания, для которого то, что необходимо, и то, чего следует желать, это одно и то же, — тогда новое свободное общество в будущем возможно. В этом смысле коммунист, который провел три года в тюрьмах и лагерях, был свободен, поскольку средства, применяемые в отношении него и ему подобных, он считал рациональными и необходимыми. В этом же смысле правы писатели народных демократий, когда утверждают, что свободный человек уже есть и что таковым является советский человек. Если, однако, божественное сознание (для божества не существует выбора, ибо нет необходимости выбирать тому, кто все видит ясно) человеку недоступно, то всегда какая-то часть людей сделает выбор ошибочный с точки зрения правящих философов, а ослабление напряженности страха будет грозить переворотом. Голый страх, стало быть, будет столь же не склонен к добровольному отречению от власти, как Капитал. Молодой человек в Москве, родившийся и воспитанный при новом строе, находится на дурном пути, когда он совершает выбор и обращается к Достоевскому, который подобную дилемму решал пессимистически.

Вернемся, однако, к балтам. То, как с ними поступают, это отнюдь не бездумная жестокость. Судьба их точно такая же, как судьба других народов, живущих в границах Союза. Нет причин трактовать их иначе. Яркость этого случая лишь в том, что присоединили их внезапно и что они совершенно не были готовы к новым условиям, потому что не прошли никакие промежуточные стадии. Кроме того, они стояли значительно выше по части цивилизации, чем остальные граждане, и, не будучи славянами, с трудом учатся русскому языку (я видел в советском фильме маленькую эстонку, декламирующую стихотворение Пушкина; ее произношение было очень смешное). Несомненно, что национальные различия являются тут серьезной проблемой.

С момента достижения победы и стадии социализма на всем земном шаре нации должны постепенно перестать существовать; должен сложиться один универсальный язык, который, как говорит Он, не будет ни русским, ни немецким, ни английским, а скорее сплавом разных языков. Можно допустить, что прежде чем это произойдет, на значительных пространствах планеты примется уже русский язык, который и станет позже основой нового универсального языка (говорят ведь, что французский был языком феодализма, английский — языком капитализма, а русский — это язык социализма). Существование наций не может быть обосновано рационально, но в нынешней фазе следует с ним считаться как с фактом. Рекомендуется поддерживать развитие национальных культур, но лишь в такой степени, в какой это подготавливает переход к следующей фазе. То, что культурно сближает данный народ с русским народом, заслуживает поддержки. Заслуживает поддержки также все, что способствует упрочению строя. В области науки можно даже поощрять соревнование народов, при условии, что сохраняется уважение к примату русской науки (в одной из народных демократий деликатно отсоветовали группе ученых публиковать результаты их научной деятельности, поскольку результаты были слишком уж хорошие и могли бы производить впечатление конкуренции с русской наукой в этой области). Постоянно нужно иметь перед глазами отдаленную цель, то есть сплавление наций в одно целое. С этой точки зрения, национализм заслуживает беспощадного искоренения. Национализм можно определить как убежденность, что национальная культура — это «национальное содержание в национальной форме», тогда как известно, что содержание национальных культур до сих пор всегда было классовым. Противоположностью национализма является формула «культура национальная по форме, социалистическая по содержанию», а поскольку революцию совершил русский народ и образцы социалистической культуры создал он, черпая из своего наследия, то национализм можно также кратко определить как антирусскость. Небольшие национальные группы, если они больны антирусскостью, удается ликвидировать целиком (например, успешно удалось вывезти с Крымского полуострова целый народ крымских татар). Если речь идет о больших нациях, процесс борьбы с антирусскостью раскладывается на долгие этапы. На Украине можно отметить значительные успехи. Все больше молодых украинских писателей переезжает в Москву и пишет по-русски. Украинских поэтов и критиков, которые хотели создавать отдельную украинскую литературу, уже нет в живых. [205] Нет в живых актеров, которые гордились национальным театром и зашли чересчур далеко, желая соперничать с русским театром. В балтийских странах дело идет как нельзя лучше. Что касается народных демократий, здесь применяется другая схема, и долгосрочная программа, реализуемая с успехом, является модификацией опыта, полученного ранее.