Обще-житие - читать онлайн книгу. Автор: Женя Павловская cтр.№ 9

Уехав в Америку, я лишила себя такой возможности.

Часов в одиннадцать вечера, когда я, взяв себя за шиворот и запугав страшными карами по научно-административной линии, засела наконец за сочинение увлекательной статьи об энергии сольватации жирных кислот, в дверь постучали. На пороге маячил Сулейман — совершенно бледный, если можно так о нем выразиться. Насыщенный цвет зрелого баклажана потускнел до явно недоспелого.

— Женья, можно у тебя чай пить? Много прошу очень.

— Господи, ну что еще такое? Заходи.

Поставила чайник, разлила чай. Сидит, молчит, водит пальцем по кромке чашки.

— Сулейман, мне, честное слово, некогда. Пишу статью. Что случилось? С Морисом опять поссорился?

— Морис гуляет. Не знаю куда. Мне много трудно учиться надо. Лаборатория завтра. Четыре часа. И зачет.

— Так в чем же дело?

— Билять пришел. Один баба. Сидит там. Она ибати хочет, а я нет, не хочу. Много учиться надо. А этот билять…

— Сулейман, не говори при женщинах эти слова. Это очень нехорошие слова.

— Скажи — какие хорошие?

Я совершенно растерялась. В самом деле — какие?

— Нет хороших.

— Не может быть это правда! Есть плохие, значит должен быть хорошие!

Все-таки странная логика у негра. Российскому человеку само собой ясно, что плохое вовсе не предполагает наличие хорошего. С чего бы такая сказочная симметрия?

— Нет хороших, — вздохнула я. — Пей чай. Хлеб с маслом хочешь? А я тут посчитаю пока кое-что для статьи.

— Женья, иди смотреть немного, — взмолился через десять минут страдалец, — она там? Я не хочу… — однако не произнес тот самый, ясный и однозначный, но нехороший глагол.

— Зачем ты ее привел?

— Нет. Не привел. Сам пришла. Была вчера на танцы так-сяк, так-сяк. Доллар хочет сколько и «Малборо» сигарет. Плохой билять…

Я заглянула в соседнюю комнату. Таки да! Сидела в зеленых лаковых сапогах на кровати и соответствовала определению. На меня отреагировала крайне негативно и порекомендовала убираться к общеизвестной матери. Следовало принимать меры — сама не уйдет. Хорошо, если Султан Агиев еще не спит. Пусть вот и реабилитируется, покажет на деле силу свою султанскую на поле брани. Помню, как он от Сулеймана с его задачкой позорно бежал. Как заяц от орла.

— Султанчик, это я! По делу, — заскреблась я под дверью. Заспанный Султан явил в двери свой бледно-желтый лунный лик, обрамленный короткими черными лучами волос.

— Тут вот чего, Султаша, у Сулеймана в комнате засела… ну, как бы сказать… в общем, девка с улицы. Может и пьяная, не знаю. Уходить не желает. Сулейман у меня в комнате торчит, пьет чай, трусит, боится, хнычет, матерится по возможности. Морис где-то шляется. А мне статью надо срочно писать, графики чертить. Сам понимаешь…

Султан дико оживился.

— Конечно, конечно! Хорошо что сказала! В сорок седьмой, говоришь? Мы ее мигом! А она не ушла, как ты думаешь? — заволновался он.

— Нет, нет, что ты! Она женщина верная. Ждет, — успокоила я.

— Сейчас единым махом за Валеркой Костюком слетаю, мы вместе. Ты иди, иди. Пиши статью… Сделаем!

Через пять минут за стеной раздался грохот большой битвы. Грохало и звенело. Падало тяжелое и мягкое, шуршало осыпающейся галькой. Звучал женский топ и мужская молвь. Вскоре звуки переместились на лестницу, волнообразно затихая внизу аккордами шумового оркестра.

Спустя пару минут ко мне в комнату заглянул Султан. Под глазом у него неторопливо наливался королевским пурпуром будущий синяк, зеленяк, желтяк.

— Свободно! — произнес он, протянув жестом маршала-победителя руку в сторону поля битвы.

Статью я в тот вечер так и не дописала.

Американские чернокожие зовутся афроамериканцами. Токи-так! Боже упаси иначе — засудят, как таракана. Однако нас, грешных, евроамериканцами не кличут, а индусов и китайцев и вовсе напрямую индусами и китайцами оскорбляют. Итальянцев тоже. Как всегда — двойной стандарт. Раньше я никогда не считала слово «негр» оскорбительным, но мне здесь все разобъяснили, мозги промыли и теперь — да, считаю. Морис с Сулейманом, стало быть, афро-африканцы. А я-то их с размаху неграми весь текст крыла. Не вполне преодолела скверну расизма, значит. Но в одном вопросе афроафриканцы все же проявили непроходимую тупость и глубокую интеллектуальную несостоятельность — не могла я им, как ни старалась, втолковать, почему я не катаюсь за границу (они говорили «не хожу»). Даже в соседнюю Финляндию упорно не хожу, куда и близко, и недорого.

— Нельзя! — объясняю. Казалось бы, ясно. — Нель-зя!

— Но почему? Хельсинки ведь рядом! Неделя — мало денег надо. Потом обратно. Ты честная ученый, не шпион, нет. Должно быть можно. Зачем нельзя? Я в каникулы к брат в Париж ходил на много, потом на мало дело в Брюссель.

Ну никак не врубались эти ребята, и все тут. Кажется ведь доходчиво объяснила: нель-зя!.. А шпионам, наоборот, можно — по долгу службы. Куда уж проще! Нет, не понимают! Третий мир, отсталость — расти им до нас еще и расти, ясное дело!

Похудеть мечтают почти все. Многие за это приличные деньги с удовольствием отваливают, а противоположная сторона с удовольствием берет. Это справедливо. Когда что-то делается за просто так — ну ни малейшей ответственности. И в конечном счете вред. Чем дороже лекарство, тем почтительней его принимают. И все рекомендации — точь-в-точь, и всё, что муравьиным шрифтом на глянцевой желто-красной этикеточке прочитывается — тщательно и дважды. Если бы панацея была наконец синтезирована, апробирована и продавалась общедоступно в аптеке за пятерку в виде белых таблеток по двадцать штук в упаковке, то вряд ли брали бы. А если бы кто и взял, то принимал бы не четыре раза в день после еды, запивая полстаканом воды, как рекомендовано, а, скажем, два раза и непременно не после, а перед едой. А запивал бы точно либо пивом, либо, на худой конец, «Пепси». И не помогло бы ему нисколько, и он бы ходил по знакомым, хуля и понося эту панацею налево-направо… Вообще тема «Психология материального стимула» неисчерпаема и в высшей степени диссертабельна. Но я пока про Жанку хочу рассказать, тем более что история эта имеет отчетливо выраженный хеппи-энд, что нынче повсеместно и справедливо считается большой экстравагантностью сюжета.

Жанка страшно разжирела от бедности, макаронов и общей безнадеги. Училась она во второстепенном, но творческом вузе, откуда должна была выйти не то режиссером народных театров, не то театроведом с уклоном в бодрые массовые зрелища. В Ленинграде после окончания ей было не остаться категорически — своих, с ленинградской пропиской, хватало под завязку, девать такого добра некуда, а ехать пробуждать энтузиазм масс в каком-нибудь прокисшем районном городишке Тверской области… ой, лучше и не думать об этом!

Поэтому училась девушка неспешно, по возможности растягивая каждый год на два, беря академические отпуска, симулируя не очень опасные болезни — на это творческого воображения за глаза хватало. Подрабатывала по экскурсиям: «Наш город — цитадель революции, город славных революционных традиций, был основан… Северная Венеция… тыры-тыры три дыры…» Маразм, конечно, но хоть какие-то гроши на колготки. Мыкалась по холодным, пропитанным вермутом и хлоркой общежитиям, по безалаберным, прокуренным, бронхитным подругам, хипповавшим в лабиринтах крысиных коммуналок на Декабристов и Рубинштейна.