Обще-житие - читать онлайн книгу. Автор: Женя Павловская cтр.№ 23

Я построила кооператив, маленькую квартирку на бывшем кладбище. Там вроде бы были похоронены дальние родственники по русской линии нашей семьи. Оглаживала комнаты и кухню, приручала — но все как-то сырой штукатуркой отдавало и нежилым. Сами по себе скрипели двери, шуршало за батареями. Купила стол, стулья, тахту, по блату ковер синтетический, книжные полки — все стояло будто временное, не приживалось. Нет, не жилье, сколько не дыши — не надышишь. Да так и пробыла там семнадцать лет — замужество, ребенок, развод, диссертация, подача. Отказ, отказ, отказ… Еще отказ!

Старый наш дом агонизировал, бредил. Ночью, в дождь, сгорел балкон, — как он сгорел в дождь? Отец накрыл книги влажной простыней — страшный был жар, боялись, что весь дом займется. Но не сумел загореться, устал он, дом-то, мучился, но не пылал…

А нам ОВИР врезал очередной отказ «по нецелесообразности», и папу доконал инфаркт. Через полгода пригнали бульдозер, легонько надавили, и дом облегченно рухнул — больше уже не мог. Дворников, как ласточек из разоренного гнезда, расселили по окраинам. «Я — Нинна Кинсстантиновна! — сказала мне она, качнувшись и погрозив пальцем, когда я пришла помочь маме собрать вещички. — Я Ннинна Ки-инст… А тты кто?»

А кто я? А я — тот, кто помнит. По развалинам дома бродили какие-то хозяйственные мужички с сумками, выискивая бронзовые ручки, старинные изразцы. В хозяйстве сгодятся! Дубовые резные двери украл хромой Лексеич — теще в деревню на загородку для поросенка. И то дело. Скончался боевой генсек Леонид Ильич, похоронили с почестями, музыка играла, по телевизору все смотрели — так интересно, не оторваться! Все политбюро казали. Взрывались загремевшие вместо каникул в Афган первокурсники из ограниченного контингента — наш интернациональный долг, что поделаешь! Народ стал получать «груз 200» — цинковые гробы. Правдолюбка тетя Лиза и на новом месте жительства не изменившая избранной профессии, по большому секрету шептала: одной тут повезло. Пришел гроб с сыном, открывать не велено. А она мужу-то, он слесарь, — открой да открой, последний разочек на Лешеньку-то нашего дорогого глянуть, хоть рученька, хоть ноготка кусочек, поди, от него остался. Открой! Открыл. А там-то! Магнитофоны японские — елки зеленые! Что делать? Чай начальству не доложишь — открывать-то не приказано было. Да и чего добру пропадать — магнитофонов этих там на тыщу наложено, наверно. Магнитофоны свезли от греха к сеструхе в Лысково, а гроб, порожний-то, похоронили чин-чинарем. Подруга на похоронах и спрашивает: «Что ж ты, Тоня, и не повоешь? Как не сына хоронишь». А она-то, не будь дура: «Мой сын Алексей Епифанов пал смертью храбрых при выполнении воинского долга. Это для нас большая патриотическая честь». Теперь хоть надежда есть — может, еще живой сынок-то, только у начальства военкоматского справок уж не наведешь. Скажут — что ты, гражданка Епифанова Антонина Николаевна, никак обалдела? Ведь уже похоронила сына. Все в норме. Документ вручен? Вручен! Медаль тоже. Порядок. Так? Так! В чем же дело теперь? Что еще надо? Чем недовольна? Нет, тут что-то нечисто! — начнут допрашивать — глядишь, все и откроется. Тогда точно головы не сносить. Уж лучше роток на замок и молчок. Все одно, считай — повезло бабе. Ох, беда-а-а! Если бы не Америка — ничего б того и не было, мир бы был во всем мире и продукты. Чего уж наши с ними, с америкашками-то этими, миндальничают — ай атомной бомбы жалко?

Ехать! Финита, товарищи, ля комедия! Я все помню. Нет здесь дома. Ехать, только ехать! Ничему и никому не помочь уже… Зачем, для чего мы здесь? Ехать! Куда? Не куда, дружок, а откуда. Не зачем, а от чего. Прощайте, ребята! Может и свидимся. Нет, нет, и это не возьму. Нет, не надо ничего… и синюю вазу тоже не надо. Возьми себе на память. Ты шутишь, какие вещи?.. Не жалко, нет… Альбомы уже Лере обещала… Конечно, налей!.. Давай поцелуемся. С чего ты взял? — я вовсе не плачу, это от смеха… Какая такая ностальгия?

Мы с Тамарой ходим парой…

Справедливости ради надо отметить, что в парткоме эти сволочи на беспартийных не орали. Просили явиться точненько в два тридцать ноль-ноль без опоздания. Плевать бы на них, все равно уж хуже не будет. Но я приходила именно точненько, срабатывал совковый условный рефлекс. Меня выдерживали в приемной часа полтора, потом секретарша, отводя лживые глаза, сообщала, что товарищ Поликарпов (тамбовскому волку он товарищ) внезапно вызван в обком. Незамысловатый этот прием, рассчитанный на слом моей воли и детально описанный в любом детективе для подростков, секретарь парткома применил несколько раз. Непонятно зачем эту волю нужно было ломать, когда я сама сделала добровольную явку с повинной. Была необходима справка что наш Полит-технический институт не имеет ко мне ни материальных, ни «иных» (матримониальных, что ли?) претензий в связи с моим преступным желанием отбыть во враждебное государство Израиль на якобы постоянное (неужто вечное?) жительство. Материальных претензий, как ни тужились, не наскребли. Но загадочные «иные» явились для изобретательного отдела кадров основанием, чтобы в выдаче справки отказать. Наличие ко мне нематериальных претензий со стороны нашей конторы, по-гвардейски стоящей на позициях диалектического материализма (ни шагу назад, позади идеализм!), искренне повеселило бы меня при других обстоятельствах. Но было не до смеха. Чеканная формулировка «материальных и иных» была продиктована волей ОВИРа, изменению или обжалованию не подлежала. В недрах отдела кадров уже проклевывался приказ о моем увольнении «по собственному желанию». Моего собственного желания никто не спрашивал. Патриотической задачей института было вышвырнуть меня, не выдав искомой справки внутренней отщепенке. Моей задачей и собственным желанием было вырвать справку до увольнения. Партком, местком, первый отдел, отдел кадров, учебная часть, деканат, ректорат, снова первый отдел, еще и еще раз главный гадюшник — отдел кадров. Безработной такую справку никто не выдаст. А без справки по-деревенски румяная, в кителечке, сидевшем на ней, как черная «плюшка» торговки квашеной капустой, капитанша милиции Антонина Анатольевна не желала и в руки брать наши заявления, наполненные наивной ложью об израильском дяде.

В погонах, вся в блестящих пуговицах, она сидела толстенькой туземной королевой на стуле, обитом малиновым бархатом, под развесистой финиковой пальмой. Гарнитур из серого железного стола и сейфа удачно дополнял обстановку. Тропическое дерево было внесено в инвентарь и установлено, понятно, не для того, чтобы предатели географической родины ощущали себя в ОВИРе уже почти как на исторической родине, а для придания помещению международного шика. Для этого же на белую стенку «предбанника» был прикноплен интуристовский плакат с мордатыми добрыми молодцами, пляшущими вприсядку перед Василием Блаженным. Надпись на плакате ласково приглашала нервных евреев, косящихся на шмыгающих из двери в дверь милиционеров, посетить СССР. Вот уж большое мерси! Нам бы как раз наоборот.

В институте в этот месяц я была самой популярной женщиной — «Миссис Политех». Обо мне судачили в кабинетах и туалетах. Полувоенный боровок, начальник Первого отдела с проницательным прищуром левого глаза, выпытывал, как поживает умершая пятнадцать лет назад в Детройте тетушка моей матери, — раскалывал. Я издевательски утверждала, что с того света писем не получаю и уверена, что тетушка вообще не поживает. Первоотделец переживал. Бедняге, поди, всю его тусклую жизнь мечталось разоблачить хоть одного, ну пусть хоть самого задрипанного вражеского агента… Тем временем месткомовские воротилы окаменели в смертельной схватке за мою институтскую кооперативную квартиру с телефоном и раздельным санузлом. Наивные! Они, как и я, впрочем, по-детски надеялись, что ситуация наилучшим образом разрешится в четыре-пять месяцев.