Остров накануне - читать онлайн книгу. Автор: Умберто Эко cтр.№ 60

«Мы это узнаем с помощью Мальтийской Установки, Specula Melitensis, не так ли? Если бы всех моих предварительных экспериментов было недостаточно, мою правоту подтвердила бы Мальтийская Установка. – И, потащив Роберта на мостик, обернул его к заливу: – Ты видишь ту косу на севере, где стоят эти высокие деревья с этими высокими ногами, наподобие гуляющих по воде? А теперь ты видишь еще один этот мыс на юге? Теперь ты проведи одну линию для соединения этих двух оконечностей. Видишь ты, что эта линия пролегает между нашим местом и берегом, причем расстояние этой линии от берега несколько меньше, нежели расстояние этой линии от нашего корабля? Видишь ли ты эту линию? Она представляет собой мысленную линию меридиана номер сто восемьдесят!»

На следующий день фатер Каспар, тщательно следивший за календарем, известил, что воскресенье. Он отпраздновал мессу в кают – компании, освятив одну из немногих оставшихся частиц Святых Даров. Потом они вернулись к уроку, сперва в каюте с глобусом и картами, потом на мостике. Роберт заикнулся, что глаза не выносят света, иезуит достал очки с закопченными стеклами, использовавшиеся для исследования вулканов. Роберту мир представился в очаровательных умягчившихся красках, и он постепенно примирился с солнечными днями.

Чтоб уяснить последующее, мне придется вставить отступление, без которого я и сам мало что способен разобрать.

Итак. Отец Каспар был убежден, что «Дафна» находилась между шестнадцатой и семнадцатой южной параллелью и на сто восьмидесятом меридиане. В отношении широты можно ему поверить. Но теперь предположим, что он не ошибся и с долготой. Из запутанных пометок Роберта явствует, что отец Каспар делил весь шар на триста шестьдесят градусов, начиная с Железного Острова, расположенного в восемнадцати градусах на запад от Гринвича. К этому его побуждала вся традиция, начиная с Птолемея. Поэтому сто восьмидесятая долгота в его понимании для нас должна равняться сто шестьдесят второму градусу по Гринвичу. Соломоновы же Острова, хотя и действительно находятся под сто шестидесятой гринвичской долготой, однако имеют другие широтные координаты – от пятой до двенадцатой южной параллели; будь справедливо указание широты у Каспара, «Дафна» оказывается чересчур близко к югу, чуть западнее Новых Гебридских Островов; а там вообще нет суши, повсюду только одни коралловые мели, впоследствии получившие имя «Ресиф д'Энтрекасто».

Мог ли отец Каспар отсчитывать от другого меридиана? Безусловно. Как свидетельствует опубликованная в конце семнадцатого века книга Коронелли «Трактат о Глобусах», за первый меридиан считались у Эратосфена Геркулесовы столпы, у Мартина Тирского Счастливые острова; Птолемей в книге «О географии» поддержал то же мнение, а в книге «Об астрономии» сместил первый меридиан в Александрию Египетскую; среди современных ученых Измаил Абульфеда поместил первый меридиан в Кадис, Альфонс – в Толедо, Пигафетта и Эррера с ним согласились. Коперник провел этот меридиан по Фрауэнбургу, Рейнольд – по Королевской горе, иначе зовомой Кенигсбергом; Кеплер по Ураниборгу; Лонгомонтан по долготе Копенгагена; Лансбергиус по долготе Геза; Риччоли по Болонье. Атласы Янзония и Блеу берут за отсчет меридианов расположение Пиковой горы. Ради установления порядка, в моей «Географии» я избираю на нашем шаре местом первого меридиана самую западную оконечность Железного Острова, как в частности предписывает и декрет Людовика Тринадцатого, который в ходе Географического Консилиума 1634 года определил первый меридиан именно здесь".

Но если отец Каспар не послушался постановления Людовика Тринадцатого и исчислял свои меридианы, предположим, откуда – то от Болоньи, значит, «Дафна» стояла на приколе где – то между Самоа и Таити? Нет, местные жители не настолько черны кожей, как те, которых наблюдал наш иезуит.

Предлагаю гипотезу Железного Острова.

Дело в том, что отец Каспар считал первый меридиан за непреложную черту, определенную Создателем в начале творения.

Попробуем понять, где же Создателю могло быть удобно провести эту черту. Неужели в неясном и, безусловно, восточном краю, где лежал Эдемский сад? Неужели в Последней Тулэ? В Иерусалиме? До нынешних пор никто не осмеливался реконструировать теологическое решение, что не случайно: ведь Бог рассуждает не так, как люди. Достаточно вспомнить, что Адам был сотворен, когда уже существовали и солнце, и луна, и день, и ночь, а значит, и меридианы.

Следовательно, решение должно приниматься не на основании истории, а на основании священной астрономии. Постараемся соотнести сведения, содержащиеся в Библии, с небесными законами.

Как сказано в Начале, Господь, прежде всего, сотворил небо и землю. В это время была еще тьма над бездной, и дух Божий носился над водами, но эти воды не могли быть такими, которые нам известны. Воду в нашем понимании Господь создал только на второй день, отделив воду, находящуюся поверх тверди (из нее состоит дождь), от воды, помещенной ниже тверди (реки с морями).

Это означает, что начальным результатом творения явилось Первовещество, бесформенное и безразмерное, не имеющее свойств, качеств, тяготений, не знающее ни движения, ни покоя, чистый первозданный хаос, hyle, материя, еще не являющаяся ни светом, ни тенью. Плохо переваренная масса, где еще перемешаны четыре стихии: жар и холод, жидкость и сушь. Магматическое варево, прыщущее брызгами кипятка, подобное горшку с фасолью, подобное расстроенному желудку, или засорившемуся сливу, или болоту, где вычерчиваются и исчезают круги воды в такт проклевыванию и ныркам подслеповатых личинок. Еретики доказывали, будто эта косная, неподдающаяся любому творческому вдохновению материя не менее вечна, нежели вечен Господь.

Ничего подобного! Ведь понадобился Божественный Дух, чтоб из нее, этой материи, и в ней и на ней учредилось коловращение света и тени, дня и ночи. Этот свет (и этот день), о котором рассказывается, как о втором этапе творения, это был еще не тот свет, с которым знакомы мы – свет звезд и двух великих неботечных светил, – так как они сотворены только на день четвертый. Это был творящий свет, божественная энергия в чистом виде, похожая на взрыв порохового бочонка, когда из черных гранул, сбитых в матовую массу, от какого – то щелчка создается разбегание пламен, и концентрированное излучение распространяется до пределов отдаленнейшей периферии, за краями которой, согласно противоположности, образуется темнота (даже если у нас этот взрыв совершился в дневное время). Как если бы из удержанного дыхания, из уголька, который, казалось, едва краснел и едва дышал, из этого Золотого источника Мира разворачивалась шкала, внутри которой сиятельные превосходства градуально деградировали вплоть до самых непоправимых несовершенств; как если бы творчее дуновение истекало из бесконечно сжатой светосилы божества, доведенной до такого накала, чтобы выглядеть темной как ночь, и спускалось все ниже и ниже, мимо относительного совершенства Херувимов и Серафимов, мимо Тронов и Владычеств, вплоть до последнего отброса, где пресмыкается червец, и где переживает все и всех бесчувственный булыжник, – на самый край Ничего. «Und das ist die Offenbarung gottlicher Mayestat!» – «И такова наглядная величественность Творца!»