Баудолино - читать онлайн книгу. Автор: Умберто Эко cтр.№ 90

Настал черед напасть мантихоре. Против нее стеной встали Борон, Гийот, Бойди и Порчелли. Соломон с почтительного расстояния кидался в нее камнями, присовокупляя ругательства на священном языке. Ардзруни держался как можно дальше, темноликий, в частности и от испуга, а Абдул лежал бессильно, сотрясаемый самой неумолимой лихорадкой. Зверь, похоже, мыслил в этой ситуации с человеческим и в то же время животным коварством. Трудно было ожидать, что он так ловко отпрянет от атакующих. Никто из них не смог достать мантихору, а тем временем она ринулась на лежащего беззащитного Абдула. Тройными рядами зубов она вонзилась больному в лопатку и не разжимала челюсти даже тогда, когда другие подбежали спасать его. Завывая под ударами мечей, она все-таки не выпускала укушенного Абдула, из-под клыков обильно текла кровь, рана разверзалась все страшнее и шире. Наконец, удары четырех остервенелых бойцов сделали свое, и, теряя жизнь, с неистовым рычанием страшилище испустило дух. Но даже и у издохшей мантихоры зубы так сильно сжимали истерзанную добычу, что стоило немалых усилий расцепить их и высвободить Абдула.

После жестокого побоища у Куттики оказался поранен локоть, но Соломон смазал рану особой мазью и сказал, что не видит поводов к беспокойству. Абдул же еле слышно стонал, кровь продолжала течь из него. — Перевязать, — торопился Баудолино. — Он и так слаб, куда ему терять кровь, — Все как могли старались остановить кровопотерю, своими одеждами затыкали рваную рану, но, видно, мантихора прокусила настолько глубоко тело, что, может быть, зацепила и сердце.

Абдул уже бредил. Бормотал, что принцесса где-то неподалеку, что он не должен умереть как раз сейчас. Просил поднять его на ноги, приходилось его удерживать, было ясно, что чудовище впустило в тело Абдула какую-то жуткую отраву.

Уверовав в сработанную собственными руками подделку, Ардзруни вытащил из переметной сумы Абдула голову Предтечи, разбил печать, достал из мощехранительницы череп и положил его Абдулу в руки. — Молись, — сказал он, — моли за свое спасение.

— Болван, — презрительно оборвал его Поэт. — Во-первых, он не слышит, а во-вторых, это неизвестно чья голова, которую ты выкопал из оскверненной могилы.

— Любая реликвия способна поддержать дух умирающего, — парировал Ардзруни.

Близился вечер, Абдул уже потерял способность хоть что-то видеть, он спрашивал, не возвратились ли они в абхазскую чащу. Осознав, что подступает наивысшая минута, Баудолино отважился на дело, которое — как всегда, из самолучших помыслов — состояло в очередном обмане.

— Абдул, — сказал он. — Вот и исполнилось твое самое жгучее желание. Ты прибыл в место, на которое уповал. Стоило тебе выдержать искус с мантихорой… Видишь? Твоя прекрасная вдохновительница перед тобой. Она узнала о неразделенной страсти. Из далеких пределов того благодатного края, где проживает она, заторопилась к тебе, захваченная, тронутая твоей любовью…

— Нет, — прохрипел Абдул. — Не может этого быть. Сама пришла? Мне даже не пришлось к ней добираться? Смогу ли пережить подобное счастье? Попросите ее подождать. А меня поднимите. Прошу вас. Я желаю воздать ей почесть.

— Не волнуйся, друг, не надо, если она решила иначе, отступи перед ее волей. Не вставай. Приоткрой глаза. Пусть она над тобой наклонится. — И когда Абдул сумел разлепить веки, Баудолино поднес к его взору, замутненному мученьем, зеркало гимнософистов, и страдалец смог в нем различить какую-то знакомую фигуру.

— Вижу тебя, госпожа, — произнес он почти без звука. — В первый, в последний раз. Не гадал, что заслужу такую радость. Но я боюсь, что ты наконец полюбила меня, и от того истощится моя страсть… О нет, о, прошу, принцесса, это лишнее. Ты наклоняешься за поцелуем! — Он приставлял к металлу трясущийся рот. — Что же я теперь ощущаю? Горе от скончания погони или восторг от незаслуженной мной победы?

— Я люблю тебя, Абдул, и это все, — нашел в себе силу прошептать Баудолино в ухо другу, испускающему дух. Тот улыбнулся. — Да, ты любишь, и это, вероятно, все. Не того ль я добивался всю жизнь, вытесняя эту мысль из опаски, что все может состояться? Или именно того я не хотел, опасаясь, что все окажется не так, как уповал? Но теперь я никак не могу желать иного. Как прекрасна ты, о моя принцесса, и как уста твои алы… — Отпустив лжечереп Предтечи, отчего тот покатился на гравий, он трясущейся рукой схватил зеркало и, как мог, протянутыми губами стал тянуться к поверхности, затуманившейся его дыханьем. — Будем праздновать веселую смерть, смерть печали моей. Госпожа, душа моя, ты была мое солнце и мой свет, и куда ни шла ты — там весна, а в мае ты становилась луной, очаровательницей ночи. — Он пришел в себя на секунду и переспросил, потрясенный: — Не сон ли все это?

— Абдул, — шепнул в ответ Баудолино, памятуя стихи, которые однажды Абдул пропел ему, — что есть жизнь как не тень убегающего сна?

— О, спасибо, любовь, — отвечал Абдул. Он опять напрягся, и Баудолино держал голову ему, когда тот трижды лобызал зеркало. Потом откинулся умерший, восковой, при свете солнца, заходившего за каменные отроги.

Александрийцы вырыли могилу. Баудолино, Поэт, Борон и Гийот, плача о друге, с которым делили все в жизни с начала самой ранней юности, опустили в могилу бедное тело, положили на грудь ему инструмент, которому впредь никогда уж не приведется воспевать далекую принцессу, и накрыли лицо подаренным гимнософистами зеркалом.

Баудолино поднял череп и его раззолоченный футляр и отошел взять суму покойного друга. В сумке был свиток пергамента с записями песен. Баудолино собирался опустить туда и череп Предтечи, но потом сказал себе: «Если он отправится в Рай, как я думаю, то эта штука вряд ли ему там сослужит службу, потому что его примет в объятия настоящий и целый Предтеча, при черепе и вообще в полном сборе. Как бы то ни было, лучше будет ему в те места не соваться с подложными мощами, фальшивей которых не бывает. Возьму-ка эту голову я, и если смогу ее продать, закажу в Абдулову память на эти деньги, вместо надгробия, настенную доску в какой-нибудь христианской церкви». Он захлопнул голову, насадил обратно сургучную печать и положил вместе с собственной головой в чересседельную сумку. На некий миг у него появилось чувство, будто он обокрал мертвеца, но он тут же убедил себя, что не ворует, а берет в долг и в свое время отдаст. В любом случае, товарищам он решил ничего не говорить. Все прочее он положил в сумку Абдула и опустил сумку в могильную яму.

Потом ее засыпали и водрузили сверху, вместо креста, меч умершего друга. Баудолино, Поэт, Борон и Гийот помолились на коленях, в то время как Соломон с почтительного расстояния бормотал какие-то напевы, принятые у евреев. Остальные же близко не подходили. Бойди открыл рот, дабы произнести надгробное слово, но произнес только: — Эх!

— Всяк умрет, как смерть придет, — вздохнул Порчелли.

— Горя много, а смерть одна, — ответил ему Алерамо Скаккабароцци, чье прозвище лучше не называть.

— На жизнь, на смерть поруки нет, — подвел итог Куттика.

— Все там будем, — заключил Коландрино, который, невзирая на молодость, был рассудителен на удивленье.