Мене, текел, фарес.... - читать онлайн книгу. Автор: Олеся Николаева cтр.№ 15

— Ничего, — снисходительно отметил отец Петр, — не человек для агапы, а агапа для человека.

— Мы рассчитываем на вас, — сказал ему Урфин Джус.

— Понимаю, берусь опубликовать в журнале проблемную статью.

— Будем давить прессом прессы, — ухмыльнулся журналист.

— Четвертая власть, — пояснила журналистка.

— Хорошо б зарубежье откликнулось, — сказал Урфин.

— Это будет такой резонанс, — кивнула Зоя Олеговна и обратилась к нам: — А вы что скажете?

— Ах, так вы все в борьбе, гонят вас, — понимающе кивнула Анна. — Но как это все-таки не вовремя!

Наконец-то появился академик Рачковский. Дружно ухнув, все выбежали из комнаты его встречать.

— Пока шел к вам, братья и сестры, — начал он с порога, — у меня вертелась все мандельштамовская строка «Я буду метаться по табору улицы темной». Вам не приходило в голову, что по латыни Фавор читается именно как «табор»: То есть греческая фита, как мы ее читаем по Рэхлину, дает латинскую тэту в прочтении Эразма. У нас, выходит, фита, у них — тета. Теперь смотрите далее. У нас — вита, у них — бета. У нас — Фавор, у них — Табор.

— Так это что — даже табор темной улицы может быть преображен в Фавор? — спросил Грушин.

— Хотите с морозца чайку? — предложила Зоя Олеговна.

— Чайку, чайку, — кивнул отец Петр.

Она принесла Рачковскому чашку чая, положила в розетку варенье.

Все вдруг замолчали и дружно наблюдали, как Рачковский дует на кипяток, как накладывает варенье в чай. Как отпивает, морщится, приговаривает:

— Горячо, горячо.

— Михаил Михайлович, — нарушил паузу отец Петр. — Позвольте довести до вашего сведения некоторые подробности. С одной стороны, сейчас повсеместно, буквально во всех храмах, развилась новая ересь: послушание иерархии. То есть как иерархия скажет, так и поступай, так и служи. И этой ереси надо как-то противостоять. А с другой стороны, напомню вам, что наша община, состоящая из цвета московской интеллигенции, с самого начала своего существования находилась под пристальным вниманием органов и косыми взглядами священноначалия.

— Разумеется, — подтвердил Рачковский, — священноначалие поглядывало на наши реформаторские начинания подозрительно и, как вы выразились, косо. Как это у Овидия: ан нэсцис лонгас рэгибус эссе манус...

Все уважительно закивали и многозначительно переглянулись.

— Я по-латински ни бум-бум, — успела шепнуть мне Анна. — Но что-то у них явно не так. Еретики, может быть. Для Стрельбицкого все пропало. Не поведу ж я его крестить к раскольникам!

— Где больше двух, там говорят вслух, — укорила нас Зоя Олеговна. — Это признак невроза — шептаться в обществе.

— От косых взглядов они перешли к погрому, — выкрикнула в сердцах журналистка.

— Они у нас отбирают Рождественский храм, церковный дом, разгоняют общину, мы вот-вот окажемся на улице, — горячо продолжал журналист.

— Как, на улице, у нас же два храма, что, и Введенский храм тоже отбирают? — встрепенулся Рачковский.

— Михал Михалыч, простота, — печально покачала головой Зоя Олеговна. — Ну причем здесь Введенский храм?

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила меня на ухо Анна, тревожно поглядывая на Зою Олеговну. — Почему у них два храма? Говорю тебе — это секта.

— Так он принадлежит общине или нет? — спросил Рачковский, перекладывая в чашку остатки варенья. Большая густая капля, не удержавшись на краю ложки, шлепнулась на бархатную скатерть.

Рачковский чуть съежился и прикрыл ее блюдцем.

— Принадлежит, — ответил Урфин, — но, во-первых, тут дело принципа: раз они один храм отбирают, в любой момент отберут и другой…

— У вас вареньице капнуло, — заметила Рачковскому Зоя Олеговна.

— Где? — удивился он, оглядывая скатерть вокруг блюдца.

— А вы блюдце на него поставили, — не сдавалась она.

— Ты мне скажи, просить мне отца Петра покрестить Стрельбицкого или не связываться? А то втянут они его в свою борьбу, — снова боязливо шепнула мне Анна.

Я пожала плечами.

— Ладно, — вздохнула она, — что делать — буду тайно молиться отцу Киприану, чтобы он подал мне знак.

— Нас гонят, — простонала журналистка. — При чем здесь Введенский храм?

— Так он остается нам? — с облегчением вздохнул Рачковский, вытирая рот.

— Как вы не понимаете, — с досадой воскликнул Урфин. — Мы московскому духовенству — темному, необразованному, консервативному, как бельмо в глазу. Их раздражает, что у нас своя община, что мы все реформируем, что у нас свое богослужение, русский язык, агапы и, между прочим, и то, что вы, Михал Михалыч, у нас проповедуете и читаете лекции!

— Что ж, — заключил Рачковский — тут надо бороться. Мое содействие.

И он приложил обе руки к сердцу.

В конце концов чашка с розеткой были унесены, пятно оттерто. Урфин зажег семь восковых свечей.

— Формально вы еще, конечно, не члены общины, вы пока что не просвещены, не приобщены, но по закону любви, чтобы вы не остались обделенными на нашем празднике, вы тоже можете участвовать в нашей священной агапе, — обратился к нам отец Петр, — Милости просим.

— Большое спасибо за ваше великодушное предложение, но мы пока не готовы, — отозвалась Анна, которой отец Киприан, по-видимому, еще не подал знака.

— Но вам оказана такая честь, как можно, — покачала головой Зоя Олеговна.

Отец Петр медленно и торжественно влил вино в золотой потир. Все поднялись с места и пропели «Отче наш», после чего опять сели, сложив на коленях руки.

Стало так тихо, что часы в углу мгновенно наполнили комнату своим однообразным мерным звуком. Слышно было, как трещит горящий фитиль, оплывая воском, да шуршат за окном машины по мокрому асфальту осени.

— Господи Иисусе Христе, — начал отец Петр, держа на весу чашу и воздевая ее горе, — взгляни на нас, здесь сошедшихся на вечер воспоминания о Тебя, на трапезу любви, сделай нас достойными Твоего присутствия и причастия, пошли нам Духа Твоего Святого, — да осенит, да просветит, да подаст нам Свои святые дары в восполнение церковных таинств, да удостоит Своей харизмы, да причислит нас к царственному священству Небесной Церкви, да тайноводствует нами в деле познания дел и путей Твоих! Христос посреди нас!

— И есть, и будет! — глухо подхватил Урфин

— И есть, и будет, — нестройно зазвучали голоса.

— И есть, и будет — с расстановкой произнес Рачковский.

Отец Петр поднес чашу к губам и отпил, закрыв глаза. Когда он их наконец открыл, в них был какой-то новый блеск. Молча он вручил чашу Урфину. Тот что-то внутренне про себя произнес, перебирая губами, и благоговейно припал к чаше. Потом передал ее Зое Олеговне, и так — по кругу. Все сидели торжественные, напряженные, притихшие. Словно это действительно было подлинное церковное таинство... Наконец, чаша настигла Анну. Она взглянула на меня беспомощно, я поняла, что отец Киприан так и не открыл, как ей подобает действовать, так и не подал весть… Она подержала чашу перед собой, потом решительно тряхнула головой и спросила почти отчаянно: