Крысобой - читать онлайн книгу. Автор: Александр Терехов cтр.№ 10

— Товарищи. Расходимся, — захрипел, чуть удлиняясь эхом, мегафон, к толпе уже покатила третья машина. — Насчет крыс обращайтесь в районные санэпидстанции по месту жительства.

От гостиницы махали нам: скорей! уходите!

— Товарищи, не скапливаться! Кто вам сказал? Никто из Москвы не приезжал. Делаем. Три шага. Назад!

За руки нас втащили в гостиницу: пустота, моют пол. На этажах с завываньем циклевали паркет. В крючкастом, голом гардеробе висели шинели и противогазы.

— Народ наш крысы так замучили, — извинялся архитектор Ларионов, я его узнал по очкам, лысину накрыла офицерская фуражка. — Прикомандирован заместителем.

Его оттеснили белые халаты санэпидстанции: страхолюдная мама и стародевная дочка с одинаково выпученными глазами. Халаты похрустывали и торчали, как брезентовые робы.

— Я учился у профессора Одинца и доктора наук Мелковой, а Владимир Степанович — лучший, любимый ученик Марка Кунашева, — отвечал я на их интерес.

Мать обомлела, не подозревая мою специализацию по садовой мухе. Дочь лепетала накануне заученное про давилки Геро и зоокумарин [7] . Я подхватил:

— Девчонки, это не к спеху. Начнем вылов, тогда — да. Пошуруйте пока возможности насчет приманки: мука, колбаса, грушевый сироп, валерьянка. Пока свободны. Идите хоть по магазинам. — Я нацелил их на витрину с поразившей меня дамой.

— Это банк, — подсказала дочь, краснея и краснея. Ах, банк.

— Старый, то есть Владимир Степанович, чтоб Витя меня не прибил, я беру себе капитана Ларионова. Я без сапог, канализация за вами.

Ларионов, прапорщик и двадцать бойцов — всех над картой в кружок. Где столовая?

— Нету. В проекте заложена, но с финансированием подвели — не достроили. Буфет есть на десятом этаже, яйца, сметана, — доложил Ларионов. — Сами не готовят.

— Да мы уже кушали, — подсказал прапорщик. Очень хорошо.

Я развел бойцов кругом гостиницы и каждого ткнул в его участок. Медленно ищем, под каждой ступенькой, трещин не пропускаем, внимание деревянным частям — щепка отколота, царапины — особо стыки, уголки, выводы труб, дверные коробки, любое — слышите, да? — отверстие от трех копеек и шире отмечать мелом и звать меня. Вперед!

Я расположился на ближней лавке, на бульваре, поглядывая то на банковскую витрину промеж зевков, то на Ларионова, пытавшегося мне помочь.

— Вообще-то они падают с потолка. Я, честно говоря, не специалист…

Кричали: сюда! Орали: вот! Товарищ лейтенант!

Через полтора часа, утирая пот, я понял — мы нашли всего четыре приличные дырки. Про две я мог уверенно сказать, что это крысиные норы, но заваленные барахлом — позапрошлогодние. Лишь в одном месте, на низкой оконной раме, что-то похожее на погрыз, но также — не этого лета.

Любой врач санэпидстанции, изучавший основы дератизации по «Методике определения закрысенности объектов», с ясными глазами занес бы гостиницу в «территории, свободные от грызунов», и уполз пить пиво в не вполне свободный от грызунов бар или покатил бы на самокате за город с объемной банковской служащей, а мне пришлось хрипеть:

— Так. Мусорокамера.

Дверь мусорокамеры красил мужик. За дверью мусороствол утыкался в такую гору бумажно-жрачного дерьма, что приемного бака даже не было видно. Жирные, утоптанные потоки мусора текли в подвальное нутро. Несло тухлыми рыбьими хвостами и молочной кислятиной. Как тут унюхаешь крысу…

Бойцы притащили лопату, Я засадил с размаху грабаркой по мусоростволу: вдруг услышится скребучий, утекающий вверх переполох? Нет. Черт!

Послал бойца кататься на лифте, глядеть, с какого этажа мусоропровод забит. Остальным со злости велел: расчищайте вот эти два угла.

И там, конечно, ни черта не было.

Хотя в гостинице, где крысы летают с потолка, в таком помоечном городе, при вскрытии мусорокамеры рябить — рябить! — должно от хвостов. Гроздьями должны сидеть на трубах, ничего не боясь!

Боец вернулся: мусор колом стоит с двенадцатого этажа. Выше — пробками. Ну, что ж. Добрый город.

— Ты кто? — зацепил я красильщика.

— Техник-смотритель.

По его лицу я понял: сегодня первый день в его трудовой биографии, когда он к обеду не выпил двести грамм.

— Веди в подвал.

— Там темно, лампочки пережгли, а новых нынче…

Я стащил со счастливо улыбнувшегося бойца сапоги и, не вдыхая, не глядя вниз, чтоб не утыкаться в мокрые кошачьи ребра, перелез смрадную гору, оползающую в черные подвальные недра. За мной чавкали остальные.

Пропустил вперед бойца, чтоб светил. На восьмой ступеньке я уперся в него — что? Нагнулся, в желтом ломте фонарного света — пола нет, гладко отсвечивает жидкая чернь и носится ослепшая на свету насекомая шелуха; я минуту молчал. Силясь вспомнить хоть одно цензурное слово. И вспомнил:

— А это что за параша?

— Вода. Пожарную систему испытали и набузовали в подвал. Третий год не сохнет.

Единственное, что теперь: напиться квасу и спать. Бараны топтались и дышали мне в шею.

— Фонари! Светите все над водой — острова есть?

Два: посередине и в углу. Несите, чего вылупились?

Меня несли по санитарному уставу вдвоем, сцепив руки в стульчик. Ларионова и кряхтящего прапорщика — на закорках. Вместо первого острова — узел труб брошенной пожарной системы. На второй я спрыгнул — земля. Шлак, стекловата. Лошадь прапорщика ахнула в яму, метнув переставшего кряхтеть командира мордой в поток. Плескались во мраке, как два бегемота, шарили фуражку, прапорщик обещал: «До дембеля будешь нырять!»

Работал я. Остальные светили и выжимали портянки.

Мало надежды, чтоб они вплавь ходили жрать на мусорку. Ни одной норы. Вот так день, хуже и хуже. Ни крысиных столиков [8] , ни отхожих мест. На вводах коммуникаций штукатурка без повреждений, пыль на трубах без следов. Особо и не потыкаешься при таком свете.

— Хозяин, лампочки, говоришь, сожгли, а патроны — пустые! Сам небось на лодке подгреб и вывернул. Шалава.

Ларионов дотронулся:

— Не сердитесь. Что у нас так…

— Как везде. Небось пятилетку клянчили швейцарскую противопожарку. Испробовали и бросили гнить, пока вода сойдет. А вода третий год не сходит — бетонный пол. Вы архитектор? Берите лопату и бережно вскройте мне вот, — я сбил дырявое ведро, накрывавшее единственную найденную дыру. Края оползшие — значит, нежилая. Но хоть душу отвести.