– Помнишь, ты сказал, что представлял, придумывал – будто прожил со мной несколько историй?
– Да.
– Расскажи какую-нибудь.
– Да ну.
– А там нет истории про то, как мы с тобой катаемся на кораблике? На верхней палубе.
– Нет.
– Давай покатаемся.
– Когда-нибудь. У меня так мало времени осталось. Я работаю на конвейере.
– Я подожду, они плавают до октября. Покатаемся, – протяжно произнесла она, ясно себе представив. – Не хочешь спать?
– Не знаю.
– Тебе кажется, что нельзя больше спать? Что ты… не должен? Что – что-то должно случиться?
Не знаю, что сказать.
…Карина Проскурина – однокурсница и свидетельница на свадьбе Вознесенской и Лямуна, похихикав, трижды переспросила год моего рождения:
– А вы сами с Олей были знакомы? Мы все ее любили… У вас есть хобби? Можем встретиться в «Макдональдсе» на Тверской, где Эйфелева башня (не был ни разу, какая там на хрен Эйфелева башня?!). Как вы выглядите?
Я бесцветно доложил, она кошачьи изогнулась в телефонном отдалении:
– А какие у вас глаза-а?
Я опоздал на двенадцать минут и еще двадцать торчал, задыхаясь от фастфудовской вони, принимая атлетические и кинематографические позы пожирателей тел, разминая в руках газету – опознавательный знак, не дождалась. Могла уйти, но хотя бы из интереса вернется глянуть издали, но – нет. Я скормил газету урне и побрел в туалет на второй этаж, украшенный женской очередью и залитый мочой, и когда уже… на выход – вот Карина Проскурина, черный, мокрый от дождя плащ, невысокая, кудряшки, блестки на веках, лице и открытой груди, свежая помада, босоножки на черных колготках – видны крашеные ногти на маленьких ступнях, – я двинулся на нее, мы перешли Тверскую и вперлись в кафе «Пирамида», едва не взорванное три года назад молодой чеченкой, в гремящий угол, и сильно огорчили официанта заказом чайника чая и стакана воды без газа.
– Мы познакомились на первом курсе, английский педагогический факультет, на втором курсе Оля уже не училась. Очень модная. Тогда все старались походить на модель Твигги, вот Оля такая – длинная, худенькая. Курила три пачки в день, прикуривая от сигареты сигарету. Красивые ноги, сексапильна. И пользовалась большим успехом. Оля не выносила пошлость, воспитание сказывалось. Когда в разговоре возникал хоть малейший намек на пошлость, она испытывала физическое недомогание, ее буквально тошнило.
Сказать, что необыкновенная, – ничего не сказать. Она была, как теперь говорится, «эксклюзив». Фантастический нос. Задранный почти вертикально. И женщин, и мужчин притягивала как сильнейший магнит. Умение собирать вокруг себя одаренных людей. Что-то от Бога. Обожала музыку.
– Как получилось, что Вознесенская так рано вышла замуж?
– Леша чрезвычайно милый, добрый, симпатичный, мы все обожали его, и к девяноста восьми процентам обожания прибавлялись два процента влюбленности. И мы доконали Олю: Леша такой красивый! Его так все любят! Надо выходить замуж! Она выходила за него под давлением, а мы очень радовались свадьбе, играли в «Пекине», любили этот ресторан. На свадьбе всем стало ясно: ненадолго. Если бы мы с вами пошли в церковь венчаться, батюшка нас бы не обвенчал – видно, что ненадолго. Так и там. Холмянский возмущался: как она так может? А Оля обижалась на него за это.
Их несовместимость выяснилась чуть ли не в первую брачную ночь (людям урезали языки, как я ненавижу этот словесный шлак, подобранное дерьмо, мозги, проросшие общими, скудоумными речами ста пятидесяти телевизионных каналов, рекламное рабство, ничтожество собственных мозговых усилий, невозможность увидеть вокруг что-то отличимое от приносимого на дом корма – в «первую брачную ночь»!..), и стало понятно: нельзя мужа брать на вырост, как ботинки. Любовь не удалась, и Леша уехал в Африку один.
– Как он оказался в квартире на Куусинена?
– Леша не имел квартиры в Москве. Я как-то заходила к нему: что-то типа угла за занавеской, типа у сестры. С квартирой… Наверное, просто воспользовался моментом – удачная ситуация, его же туда прописали…
– Оля тяжело переживала развод родителей?
– Мать Ольга безумно любила. Скажи что против – выцарапала бы глаза. В Ираиде присутствовал оттенок превосходства. В ее улыбке. Глаза чуть раскосые. Держалась, как светская львица. Что? Олю она совершенно не одевала, подарки из-за границы – миф. Свою обиду на Петровича выплеснула на дочь, раскачала психику безобразным разводом.
Они вели, казалось всем, такую замечательную жизнь… И вдруг после очередных блестящих гостей, великолепной вечеринки, Петрович объявляет: я ухожу. Ужасно! Ираида рыдала ночи подряд, брала Олю в постель и выматывала ей душу излияниями, истериками, не давала спать. Оля все меньше ела, преподаватель в университете сказал: «Вы как после Страшного суда…»
– Владислав Р-ов ни при чем?
– Она не могла справиться с этой болью… Я говорила: да если тебе нужен этот Р-ов, так позвони ему! Оля ответила: звонить бессмысленно. Если женщина караулит мужчину у подъезда с зонтом, максимум, что она получит, – с ней пару раз переспят. Чтобы не зря ехала. Но, я думаю, она захотела умереть потому, что перед смертью осталась совершенно одна…
(Я не нашелся, что спросить, и впился в принесенную воду – осталась одна, все сыплется, как только я остался один и двинулся за этими тонкими очертаниями, скрывающими другие очертания, и другие.)
– С Р-овым их познакомил Евгений Щукин. Слышали про такого юмориста?
– Ой, в Щукина Оля влюбилась ужасно. Женя, Женя, все уши прожужжала. Он был женат и алкоголик.
– Мезенцова помните? Он женился на Олиной лучшей подруге.
– Да, Бирюкова вышла замуж за Мезенцова. Я как-то встретила их в ЦДЛ – Бирюкову и Степана, и помахала рукой: вот это да! А что же вы Олю с собой не взяли? А Бирюкова мне: тихо! Оля умерла.
– Вы хотите сказать, что Бирюкова и Мезенцов… близко общались, когда еще Оля была жива?
– Конечно! Возможно, Оля даже успела узнать, что Бирюкова беременна от Степы, у них же сын. Как-то у нас зашел разговор с Олей про Мезенцова. Она сказала: да, я все знаю, но сейчас не время менять декорации.
– Вы что-то знаете про обстоятельства ее смерти?
– Знаю, когда Олю откачали, она сказала: зря, я не хочу жить. Разлад с миром оказался слишком глубоким (опять реклама)…
– Когда вы видели Вознесенскую последний раз?
– Незадолго до смерти. Оля, пьяневшая раньше от капли шампанского, встретила меня в невероятном диком виде, с полбутылкой белого вина (а Натэлла Вознесенская чистосердечно показала: Оля не пила) – сейчас пойдем и купим еще! Будем пить! Это сейчас бы на меня не произвело впечатления, а тогда я бежала в ужасе, имея только одно желание: никогда не встречать Олю больше.
(Мы прощались, больше никогда не увижу, не услышу, она под диктовку записывала придуманные домашний и мобильный.)