Каменный мост - читать онлайн книгу. Автор: Александр Терехов cтр.№ 121

– Там ничего нет. Только список прочитанных книг. Может быть, этого мальчика никогда и не было на самом деле?

Боре хотелось спросить: мог ли начитаться и убить (сейчас бы спросили: обколоться и убить)? Начитаться и убить. Из настоящего пистолета в затылок настоящей девочке, а потом, рассмотрев брызги мозга и дергающиеся ноги насекомого, послушав свинячий хрип-стон, засадить себе в висок, даже не вытащив руки из кармана. Нет, этого я не понял. Важно ли это в истории Большого Каменного моста?

Закрыв дело, люди правды оглянулись на голос, что позовет всех. Шейнин еще выступил на Нюрнбергском процессе обвинителем от Советского Союза (позже люди с воспалением мозга писали: палач обвинял палачей!). Когда случайный грузовик переехал главу Еврейского комитета Михоэлса, друга Уманского, еврейская общественность, не понимавшая запросов настоящего времени, сгоряча требовала не только переименовать Малую Бронную в улицу Михоэлса, но и – независимого расследования! (читал император в донесениях), и чтоб вел его лучший сыщик Шейнин (а многие шептали, что расследование это независимо и самодеятельно уже ведется); и Льву Романовичу это самоубийственно льстило ровно до декабря 1949 года, когда его отправили в отставку по детско-юношеским каким-то причинам – «любит приукрасить», «гоняется за сенсациями»; он (мало кто быстро трезвел в послевоенные три-четыре года) еще в запале не согласился возглавить институт криминалистики и получил Сталинскую премию за «Встречу на Эльбе», но в пятидесятом году товарищи по чернильному перу заметили в Шейнине космополитизм и неизжитый еврейский национализм, Лев Романович поскользнулся и, коротко проехав по льду, ухнул в прорубь, и на первых допросах не нашел в себе сил отказаться от главенства в «группе националистических драматургов» и от того, что однажды утром на даче, в конце мая, он подальше отошел от дома, долго стоял один среди цветущих яблонь под вечным, немым небом и, трижды оглянувшись по сторонам, вдруг тихо пробормотал неожиданные для старого кровавого партийца слова: а хорошо бы уехать в Израиль и дожить хотя бы последние годы без страха… Сокамерникам он запомнился скуповатым. Как и нарком Шахурин, кстати.

Цепляясь, карябая когтями лед, сбрасывая ботинки, хрипя, Шейнин не отрицал мелочи: разговоры, настроения, «еврейское засилье», но друг и соавтор его Маклярский М.Б. чугунной чушкой тащил за собой на дно, признавая «заговор», да еще «подполье» и «связь с Америкой»: соучастники насмерть бились на очных ставках каждый за свою ложь, но государь император умер, время поменялось – их освободили в один день, и одновременно они вышли за ворота, взяли машину и по пути домой (есть такая легенда) договорились писать сценарий «Ночной патруль», а в 1967 году Шейнин умер (кажется, 11 мая) от сердечного приступа, хотя на сердце не жаловался никогда.

Похоронив императора, самый одаренный из его апостолов маршал Берия, узнавший про дело мальчиков 175-й школы всё, потянулся к власти, но 26 июня его арестовали и живо расстреляли за «покровительство агентам империалистических разведок», «капитулянтство и моральное разложение». Правда или нет, что расстреляли Берию по скорому и безумному суду или судили (как считают) двойника, а оригинал покрошили из крупнокалиберных пулеметов при штурме особняка на Кудринской, – но факт, что по «делу» маршала казнили еще двух следователей по делу «Четвертой империи» – Богдана Кобулова и Льва Емельяновича Володзиевского.

Уцелел и пожил подольше один – сын крестьянина Николай Степанович Сазыкин (или СО-зыкин, как кому нравится), его всего лишь лишили звания генерал-лейтенанта и после некоторого раздумья исключили из партии; он немного попреподавал соратникам и ушел зарабатывать пенсию в минсредмаш и умер в 1975 году (кто-то говорит в январе 1985-го). Однажды, столкнувшись в булочной с Серго Микояном, взглянул, как всегда, мрачно и – ни слова, пошел мимо по своим делам. Лишили ли его двух орденов Ленина? Или несли за гробом?

Темнеет рано, в половине четвертого дня словно начинается ночь, вползает серыми, мглистыми языками, хотя тепло обмануло почки сирени; я сразу потерял одну из своих радостей – субботу на барахолке, не сильно упираясь: потеряется все… Может, тебе не ехать? ты хочешь, чтобы я не ехала c тобой, милый? хочешь один? что-то случилось? (Пихнуть бы, от жары и щекотного приваливания чужого тела.) Нет, я просто… Таскаться под дождем… Замерзнешь. Барахолка – что там интересного. Таскаться по грязи. Мне все интересно, что тебе интересно, и подпрыгивала, и в ладоши: едем! – Ты, тварь, забыла, что тебе не восемнадцать лет. На пустыре у платформы Марк, на пересечении Московской кольцевой и железной дороги Савеловского направления, торговали пожилыми вещами сволочи, не зарабатывающие на аренду клочка блошиного рынка в Измайлове; по грязи мы беглым зигзагом обошли длинные прилавки с проигрывателями, иконами и самоварами и деревянными медведями – ничего: только осточертевшие морячки Ленинградского карбюраторного да «воин с мечом» с отломанным мечом из «Донского похода», что выпускал тульский «Арсенал»; начался дождь, и вихлястой тропинкой двинулись в заросли ивы, где забывался дождь, где продавали с земли, с целлофановых простыней, не спасая товар от дождя – нечего спасать… я не мог успокоиться, шел на поводке, подгоняемый чужой волей… Все больше мятая, покойницкая одежда, белье давно состарившихся детей, плошки, прищепки, занавесочные кольца, зеркальца, портсигары с бельевыми резинками, скрепляющими отсутствующие папиросы, и все, что можно сделать из пластмассы… Книги – «Все о бульдогах», «Водка и Сталин», ну да, или «Шестнадцать способов обходиться без туалетной бумаги», «Двухголовая женщина опять беременна»; я жадно озирался на голоса – «наличие цинка обуславливает ее, как латунное олово», Алена шла за мной след в след, оберегая черные блестящие сапожки, старалась чем-то восхищаться, присаживалась посмотреть, потрогать и показать мне, так, она заметила, делали другие, должно мне нравиться – и улыбалась; когда я вижу улыбающуюся мне женщину, становится тревожно на душе. Куда она дела ребенка? В детях создателям фильмов про желающих трахаться людей нет никакой нужды. Дети только мешаются. Дети раздражают.

– У тебя такой есть солдатик? Почему ты собираешь только железных?

Большая часть русского языка и абсолютно все объяснения вызывают у меня омерзение. Мы петлями, огибая лужи, обошли все, и я удивился: так быстро – и остановились у провала в бетонном заборе, сквозь него люди пробирались к платформе; здесь почему-то дежурил милиционер, и Алена обняла меня со счастливой, душистой легкостью – и мент посматривал на красивую нарядную девку – ничего. Долго ничего не бывает. Даже вечность проходит быстро. Ну что еще? Что мне остается? Буду любить кошек и сирень.

– Что завтра?

– Пойду на работу.

– В воскресенье? Хочешь, пойдем вместе?

– Пойду один.

– А кто еще работает по воскресеньям? Гольцман приходит?

– Успокойся. Секретарша не работает по воскресеньям.

– Я просто спросила. Что здесь такого? Что ты сразу злишься?

Все теперь быстрее, ничего не остается – только идти домой, дорогу до подъезда теперь ненавижу; меж киосков жареного мяса, на остановочной лавке спала избитая женщина, белокурый парик съехал, открывая седой солдатский чубчик.