Каменный мост - читать онлайн книгу. Автор: Александр Терехов cтр.№ 117

– Вы не знаете кого-нибудь из тридцать девятой квартиры?

Мужик с потрепанной мордой взглянул на Чухарева с ужасом. Да, так теперь будет все время казаться. Когда ищешь, уже не бывает случайных прохожих и посторонних людей – у каждого роль. Из подъезда вышла девушка.

– А вы?..

Испуганно отвернулась и ушла.

Чухарев не мог себя удержать и сделал то, за что учителя не похвалили бы: остановился и, задрав голову, уставился в окна тридцать девятой квартиры – смотрел в упор, заинтересованно приподнимаясь на носки: посмотрите, не надо бояться, – вдруг кто-то выглянет с безопасной высоты: что хотел-то?

Окно открыто. Соседнее треснуто, и трещина залеплена скотчем. Алкоголик? Беспробудно? Нужны деньги? Кинуть камушком в окно? Чухарев отвернулся и пошел со двора. Завтра вернусь. Как же его выковырять… Есть же старшие по подъезду, список их имеется в районной управе – должны каждого жильца знать, особенно пьющего… – или вот еще что можно… Попросить Алену Сергеевну. Красивая девушка звонит в дверь. Ей-то откроют.

Сперва сугробы обросли грязно-серебристой щетиной, и днем на солнце с мышиным шорохом или неясным уханьем с карнизов падал снег, затем встали на исцарапанных черных газонах зеленые пузатые мешки для мусора и меж ними прыгали худые вороны, и тогда взметнула свои сабельки трава – веселая весенняя конница. Я стоял внутри своего имени среди людей, замерших у пешеходного перехода скорбно, как похоронные гости, и с удовольствием чихал. Старик рядом двумя руками держал эскимо, и когда пытался его укусить, руки начинали трястись. Машины ехали, пока зеленый глаз светофора не положил невидимый предел.

Это был двор на краю Москвы, за какой-то эстакадой – какая-нибудь 5-я Магистральная улица; город устал растекаться и кончился красным кирпичным домом в четыре этажа, отгороженным от кольцевой дороги рядами гаражей. Я присел на лавку среди валиков тополиного пуха, окруженный лоскутами рыбной чешуи и зазубренными скелетами воблы, и разглядывал пергаменты, висевшие на балконных веревках. Дети собирались в песочницах. Выходили бледные, худые женщины с белой дряблой кожей, в атласных халатах с разрезами глубже здравого смысла, стояли автомобили неразличимой марки, укутанные тряпками, как мумии фараонов, ожидая воскресения, бегал черный терьер и его вяло окликала задастая хозяйка, кралась белая кошка вдоль дома, на углу валялись мелкие перья растерзанного голубя, и ясно – до осени им валяться. На земле, где не росла трава, стоял ржавый остов вагона.

Я вспоминал, как волновался в эти страшные минуты когда-то, пока не отворится волшебная дверь и хлопнет – иди; джинсы с низкой талией открывали бледную спину с поперечными синеватыми прожилками. Я посмотрел на пушок над верхней губой, окруживший родинку, на комки туши на слипшихся ресницах, на густо напудренные щеки и почуял сладкое прикосновение слюны к нёбу.

В Парке культуры и отдыха (так ли называется он сейчас?) я вел ее проторенным маршрутом до колеса обозрения, ни от кого не в силах скрыть свою скуку от запаха шашлыков, кроваво-красных пластмассовых стульев и столов, аттракционных зазывал, загорелых лиц служителей колеса обозрения, заученно повторявших «голову поосторожней!». Сперва начали повторяться слова, язык скудел, спекался в набор ласковых слов, рассказы стеклись в один повторяющийся рассказ, бормотанье, срабатывала машина, проходя контрольные метки «у тебя холодные руки», «надо же, немного поговорили, а словно знакомы давно», «а ты женат?»; потом начали повторяться места: женщины не приносили новых мест, а приводили в старые, словно ложились в чужую постель, в чужие очертания, в нагретое, подчиняясь изгибам положенного, опробованного русла. Потом смерть подошла поближе – начали повторяться тела, позы, слова после соития, после боя, и жизнь после – все сгладилось в безжизненность надгробного покрова – и он лишился и того, ради чего и затевался этот поход: больше не цепляло, и не держало, и не обещало согреть на больничной койке в те несколько дней-недель мимолетных «до» конца, не цепляться же за глаза детей! – он не находил нужного, и теперь уже не мог нужное даже представить, других, другие обстоятельства, закрыв глаза с ненужными, – не сильны оказались эти представления. Что же получалось? Не надо было воевать? Терпеть и ждать, не сдвигаясь с места? Но он попробовал, и уже поздно. Но ведь где-то это осталось. Во сне, подумал он, ведь однажды он почувствовал это во сне, именно так, как искал, как впервые – несмелая надежда, восторг, счастье первого проникновения, нежная, полусонная острота с кем-то, он даже не задумывался с кем, но с кем-то невыносимо родным – женой. Но это получилось всего лишь раз. Во сне. И очень давно. Но так у всех, и ничего особенного.

– Вы здесь часто? Заходишь по выходным на карусели?

Он (я) душил зевки и припадал головой на ее половине разговора (влюбленные говорят по очереди) к жаркой и липкой стене и, вздрагивая, просыпался – со сном разладилось, ночами с открытыми глазами наблюдаю приближение смерти, а каждое утро в контору… А кем вы работаете? да вон тем-то; любите свою работу? да вы, понимаете… а почему не смотрите мне в глаза? В глаза человеку можешь смотреть, если только у тебя есть фуражка с лакированным козырьком, – так говорит Боря.

– А я прошлое лето с подругой… Денег нет, а покататься хочется. В тире пострелять. Подходили к мужикам: покатайте нас. А мы потом с вами поедем. А вечером сбегали… Знаешь, как страшно – возьмемся за руки и летим сквозь кусты.

И я представил себе, обмякая и бодрясь, как они бежали, продираясь, за туалетными кабинками, по газонам, задыхаясь от смеха и ужаса, босиком, избавившись от каблуков, и даже не взглянул ей за спину, где она курортной керамикой по полочкам расставляла свою жизнь, как все, что придется принять тому, кем я никогда не стану: с тринадцати лет клеила коробки на Красногорском заводе фотоаппаратов, безработная мать, сестру отправляли на лето в лагерь, чтоб обходилась дешевле, в гости никто не приходил – в квартирном коридоре в сумеречном состоянии два года пролежал дед, накануне инсульта он попросил переставить кровать в коридор – в комнате ему страшно. У отца «в другой семье» родилась девочка-инвалид; когда отец приходил навещать прежнюю семью, мать выгоняла его из квартиры – они стояли посреди станции «Строгино», он плакал, и девятилетняя девочка говорила ему: мы все равно будем вместе, нас никто не разлучит, вас с мамой я люблю поровну, – а теперь не видятся почти.

Мы купили и использовали достаточное количество билетов и прочувствовали ряд случайных прикосновений; уже поздно, вам далеко добираться, может быть…

– Мы поедем к вам домой?

Я удивился: домой… Хотя почему, должен быть у меня не только адрес. Должен быть какой-то дом. Место, где сплю и открываю холодильник, где ждет меня кошка.

– Там есть халат. Можете надеть, – а я остался на кухне и ждал ее тела, и пил холодную воду, уронив в раковину стакан. Неприятно. Она думает: специально шумит. По телевизору бред. Если посижу еще минут пять, она уснет. Жалко просунул голову в дверь: не спите? Едва расслышал правдивое: вот-вот усну. Окно вам не открыть? Неясно, во тьме она лежала, вытянувшись наискось дивана. Не надо. Если не будете засыпать, приходите – еще поговорим, проблеял. И прикрыл дверь, словно скрыться от позора.