Я росла во Флоренции - читать онлайн книгу. Автор: Элена Станканелли cтр.№ 23

За "Что случилось с Беби Джейн?" вскоре последовала новая авантюра, которой мы дали название "Бопер". Это слово в лексиконе отвязной молодежи восьмидесятых означало "Роррег", заветный пузырек с сосудорасширяющим средством, который каждый из нас непременно носил в кармане [49] . В те годы мы нюхали "попперсы" без удержу, не знаю, как только выдержали наши сердца. Повышая давление и усиливая сердцебиение, это снадобье создает ощущение эйфории и дает прилив сил. Но эффект его длится лишь считаные минуты, поэтому во время разговоров мы частенько прикладывались к пузырьку с "Бопером". Само собой напросилось назвать этим словом наши тематические вечера в "Маниле".

Полное название этой дискотеки в Кампи-Бизенцио — "Manila in the jungle"; снаружи ее украшали невероятные пластмассовые пальмы и надувные бассейны. Шел 1984 год, трэш еще не получил теоретического обоснования и общество его не принимало. В те годы он был синонимом дикости. Нас попросили заняться клубом, превратить его во что-то "актуальное", способное привлечь в Кампи-Бизенцио лучшую молодежь Флоренции.

Мы были чрезвычайно самонадеянны и высоко метили, так что наши бопер-вечеринки в "Маниле" стали опытом утонченного стиля. Если мы выбирали темой Древний Рим, то должны были представлять его по меньшей мере в духе Пазолини и Феллини. Так родилась вечеринка "Сатирикон" с потрохами животных, добытыми на скотобойне и раскиданными по полу. С настоящими окровавленными бычьими головами. Мы сделали вечеринку в духе военной поры под названием "È'а guera" (именно так, по-римски): вместо чеков за напитки вручали нечто вроде продуктовых карточек, на полу были навалены мешки с мукой, а из угощения подавали только безвкусные лепешки из каштановой муки, застревавшие в горле, да газировку, чтоб не подавиться. Еще одну вечеринку мы назвали "Первый бал" и явились на него в вечерних платьях. У меня было великолепное желто-канареечное платье с бантом, позаимствованное в Красном Кресте. На вечеринке "Санремо" можно было выступать на сцене. Я изображал Лореллу Куккарини [50] на заре славы. На мне была летящая мини-юбка, черная в белый горошек, и розовый топ. Впечатляющее зрелище.

"Бопер" имел и свой фэнзин, "Эхо Бопера", служивший средством распространения бопер-философии. Рейтинги, гороскопы, любовная почта. Как Челентано двадцатью годами позже, мы делили мир на то, что связано с роком, и на то, что с ним не связано. Мы не знали жалости и любили кого-нибудь высмеять. Нашим противником был "Westuff", роскошный журнал, который делал Франческо Бонами. Но они там были более серьезны: чувствовалось, что они на десяток лет старше нас. А нам было нечего терять".

Я спрашиваю у Нери о Тонделли. У него все о нем спрашивают с тех пор, как в 1989 году вышли "Раздельные комнаты", пронзительная хроника трагической любви. Писатель, снедаемый горем из-за смерти друга, на последних страницах книги бродит по театрально-феерической Флоренции, препоручив себя сочувственным заботам старинного друга, Родольфо. Тот, чтобы стряхнуть с него апатию, устраивает для него ужин с двумя юношами, красивыми, умными и соблазнительными. Один из них, блондин с чувственным ртом и светлыми глазами, здорово смахивает на Нери.

"Я же говорю, мы были стервецами, — усмехается Нери. — Самонадеянными, юными, красивыми и заносчивыми. Тонделли был высокий, худой, далеко не Адонис. Хмурый и молчаливый. Он везде появлялся с Паоло Ланди, и нам они казались неприкаянной парочкой. Конечно, было забавно, что за тобой ухаживает настоящий писатель, печатающийся, признанный, который к тому же постепенно стал выходить за рамки писательства. Но в своей абсолютной юношеской неспособности к милосердию мы подтрунивали над ним, обходились с ним как с конфузливым взрослым, с ностальгией и желанием взирающим на ускользающую от него красоту".

Быть художником — значит смело, как первые апостолы Христа, идти к язычникам и, пока беснующаяся толпа танцует вокруг огня, рубить головы их идолам.

Арно Хольц

В восьмидесятые главные движущие силы Флоренции — энтузиазм и незавершенность. Желание показать себя и смелость действовать. Несколько лет

город словно и не вспоминал о своем самом серьезном изъяне — о хромоте, которая всегда мешала ему бежать вперед, творить и мечтать. В те годы Флоренция словно освободилась от своего вечного чувства вины.

И не имеет значения, насколько весомыми оказались результаты. Иными словами, что осталось по прошествии времени от всего этого пыла творения. Книги, музыка, искусство, а также градостроительная и экономическая политика города не рождаются в покое. Смешение мыслей, энергия людей, которые встречаются, говорят, обмениваются мнениями, — вот что приносит плоды. Прошлое Флоренции заставляло ее стремиться к первенству, и от этого город страдал. Смириться с несовершенством или, еще хуже, стать его проводником для нее было невозможно.

Микеланджело изваял своих "Рабов" около 1532 года. Они должны были отправиться в Рим и украсить гробницу папы Юлия II (Джулиано делла Ровере) в базилике Сан-Пьетро-ин-Винколи. Этот злосчастный памятник всю жизнь не давал художнику покоя. Новые требования заказчика, отсрочки, задержки, переделки. Всякий раз, повздорив с папой, Микеланджело сбегал от него во Флоренцию, а в промежутках расписал Сикстинскую капеллу. В центр композиции надгробья художник поместил Моисея ("Со статуей этой не может по красоте сравниться ни одна из современных работ, впрочем, то же можно сказать и о работах древних", — говорит Вазари), а по бокам — мужские фигуры, которые он называл "Prigioni" [51] . Извиваясь и корчась от натуги, они пытаются вырваться на свободу, но камень, из которого они рождены, не отпускает их.

Микеланджело целый год подбирал подходящие мраморные блоки в каррарских каменоломнях, но когда он их наконец привез на площадь Святого Петра, то не знал, что с ними делать. Проект завис, мрамор повредили и в конце концов украли. Первых "Рабов" он изваял в 1513 году, и они сразу отправились в Париж как дар Франциску I от Роберто Строцци, получившего их в свою очередь в дар от самого Микеланджело. Сейчас они находятся в Лувре. Остальные четыре фигуры мастер сделал двадцать лет спустя. Ныне они хранятся во Флоренции, в Галерее Академии.

"Пробуждающийся раб", "Атлант", "Бородатый раб", "Юный раб". Им отведен целый коридор, и они словно свита, шествующая впереди "Давида". Но у них нет имен. Им дали название по внешнему виду, по их позе. Однажды мне подумалось, что они очень похожи на тех иммигрантов, которые, совершив смертельно опасное плавание на жутком суденышке или несколько часов проведя в воде, сходят наконец на берег, закутанные в одеяла. Этим существам суждено пробиваться через неподатливую материю, куда более твердую, чем та, что сопротивляется всем нам, — через мрамор. Но и страдая, они проявляют невероятную энергию.