Но меня осенило: клад надо зарыть в землю, по обычаю тысяч моих предшественников-воров. Я шмыгнул в дом, схватил несколько газет, взял в сарае лопату и начал копать в углу заднего двора. Потом собрал все разрозненные листки и бережно положил в яму, словно сажал семечко, которое прорастет и обеспечит фруктами всю мою семью. Накрыл картинки газетами, сверху закидал землей.
Шли часы. Я сидел перед телевизором, гадая, что произошло на тренировке, звонил ли тренер папе… Но больше всего меня волновало, что же я увижу на припрятанных листках. Я наспех пересмотрел их, но они требовали внимательного изучения, дотошности сыщика, который рассматривает улики.
Наконец вернулся с работы папа, поставил портфель на пол:
– Ну, как тренировка?
– Хорошо. А что? Тебе сказали, что плохо? – сказал я, стараясь не терять самообладания.
– Сын, я не хочу тебя обидеть, но ты играешь в "Малой лиге". А не в "Янки", блин. Мне про ваши подвиги каждый день не докладывают.
Я лег спать, но мог думать только о страничках, припрятанных в яме. Они мне дорого достались, и я твердо решил насладиться тем, ради чего столько выстрадал. Посреди ночи я проснулся и, еще не раскрывая глаз, подумал: "Порнуха!" Вскочил, не одеваясь, проскользнул в гостиную и, через черный ход, во двор. Пошел в сарай, взял лопату, отыскал в лунном свете свой свежий раскоп, вонзил лопату в землю, начал рыть. Плечи ныли, но я не бросал работу.
– Сын. Какого хрена ты там делаешь?
Я заорал, уронил лопату, развернулся. Передо мной стоял папа в халате, держа кружку с горячим пуншем.
– Господи, пап, я прямо испугался, – выпалил я, начисто забыв, что надо бы как-то отмазаться.
Папа щелкнул фонариком, посветил мне в глаза, провел лучом по моей фигуре.
– А ну-ка, объясни немедленно, будь так добр, почему ты в одних трусах копаешь яму на моем дворе. В полчетвертого утра, бля!
Выкручиваться было бы бесполезно. Я вздохнул в знак капитуляции и выложил папе все с начала до конца: поход в каньон, находка, бегство от бомжей, клад.
Папа ненадолго задумался, переваривая всю эту информацию. А потом тихо произнес:
– Ну ладно, давай договоримся.
Спокойно, но твердо он поручил мне убрать всю эту порнуху с его двора и немедленно закидать яму землей. На следующий день, продолжал он, я отнесу журнальные страницы назад ко входу в каньон и там их оставлю.
– А почему нельзя просто выкинуть их на помойку? Я не хочу возвращаться в каньон, – запротестовал я.
– Не дури. Кто-то потратил массу времени на эту хрень, собирал коллекцию. А если я выкину твою коллекцию бейсбольных карточек? Нельзя так с людьми обходиться.
Я кивнул. Аналогия с бейсбольными карточками была мне понятна. Во мне проснулась совесть: у этих дядек и так почти ничего нет, а я пришел и стырил то, чем они, наверно, больше всего дорожат. Я наклонился, вытащил из ямы пачку, присыпанную землей.
– Ты сердишься? – спросил я, подбирая с земли лопату.
– Не-а. Насколько я помню, это еще не самая дурацкая твоя выходка. В хит-парад идиотизма не попадет. Но я должен объяснить тебе кое-что важное.
Я перестал работать лопатой, поднял глаза на папу. Он показал рукой на горку грязных страниц.
– У тебя никогда не будет женщины с такой внешностью. Усек?
Я кивнул.
– Хорошо, – папа развернулся, пошел к дому. Но скоро оглянулся: – А женщины не будут трахаться с тобой во всяких таких безумных позах. Понял? Реальные женщины выглядят иначе. И не трахаются как безумные. Вот какой вывод ты должен сделать из этого приключения, понял?
– Понял.
– Иди к себе. Яму забросаешь землей завтра. А то вдруг соседи тебя увидят, подумают – спятил пацан.
Я поставил лопату к стене и побрел за папой в дом.
Папа сел в свое кресло, включил настольную лампу.
– Пап, это каньон меня пугал. И поэтому я туда спустился. Чтобы больше не пугаться, – сознался я после недолгой паузы.
– Сын, ты у нас немножко пугливый. Но это ничего. Не казнись. Не думай, будто в тебе нет ни капли храбрости. Ты просто включаешь свою храбрость только в особых случаях, с большим разбором. И это по-своему хорошо.
Папа сделал большой глоток пунша.
– Ты сейчас ляжешь спать? – спросил я.
– Я – нет, но ты ляжешь, – папа выключил свет, и ночной покой разлился по комнате вместе с темнотой. – А я попробую урвать хоть минутку уединения… фу ты черт…
Иногда надо, чтобы тебя насильно столкнули с трамплина в воду
Первые два года в старшей школе у меня была одна забота – как бы раствориться в толпе. Моим образцом для подражания были некоторые участники Saturday Night Live [3] – ну, знаете, вроде и не заняты ни в одном скетче, но в финале все равно раскланиваются, лучезарно улыбаясь, подзаряжаются от аплодисментов. Наверно, вы уже подумали, что я начисто лишен честолюбия. Да нет, я, как всякий типичный подросток, мечтал: вот перейду в старшую школу и стану душой общества. Но до меня вскоре дошло: задача почти невыполнимая. Дело было так: мы с моим закадычным другом Аароном пришли на вечеринку. И первый же гость, едва увидев нас, оторвался от банки с пивом и заорал, перекрикивая Тупака Шакура из своего бумбокса: "А вы что тут делаете, пидорасы?" Заорал с искренним недоумением – все равно как при виде обезьян за рулем автопогрузчиков.
Вскоре я уразумел, что две с половиной тысячи моих однокашников по старшей школе Пойнт-Ломы делятся на три категории: всеобщие кумиры, всеобщие изгои и "все остальные". Уже на второй неделе учебы в девятом классе я счел, что принадлежать к третьей категории очень даже неплохо. Оно, конечно, кумиров зовут на вечеринки, и девушки им охотно дрочат. Но мне было важнее не попасть в ряды изгоев – неохота стать жертвой травли.
Чтобы сойти за "такого как все", главное – привлекать к себе минимум внимания. Каждый день я обедал с горсткой друзей в гуманитарном корпусе (крутые ребята обедали во внутреннем дворе, ботаны – в театральном корпусе). Учился я хорошо, но не настолько блестяще, чтобы одноклассники это подмечали. На уроках высказывался так редко, что в десятом классе историк отвел меня в сторонку и, выговаривая слова громко и четко – точно обращаясь к иностранцу, – спросил: "Вы хорошо знаете английский язык?" Правда, я отличался в бейсболе – был очень неплохим питчером. Но почти все мои одноклассники не интересовались школьным бейсболом, на матчах не бывали. Выходные я проводил в своей компании: вместо того чтобы ходить на вечеринки, мы с Аароном и еще парой друзей собирались у кого-нибудь дома, заказывали пиццу и смотрели фильмы восьмидесятых. Так миновало два года. Когда я перешел в одиннадцатый класс, в моей жизни еще не было ни одного свидания. И даже ни одного поцелуя. Зато старшеклассники, считавшиеся школьной элитой, меня не трогали. Я был вполне доволен своим положением.