Но за многие годы я понял, что задача терапевта – не втягивать пациента в совместные археологические раскопки. Если кому-то из пациентов это и помогает, то не из-за поиска пресловутого ложного шага (жизнь идет насмарку не из-за ложного шага – она идет вкривь и вкось из-за того, что главный шаг был неверным). Нет, терапевт помогает пациенту не тем, что проникает в прошлое, а своим любящим присутствием рядом с пациентом, своей заинтересованностью, доверием и верой в то, что их совместная деятельность в конце концов принесет облегчение и исцеление. Драма возрастной регрессии и проигрывание сцены инцеста (или, в другом случае, любое катартическое или интеллектуальное предприятие) может быть целительным лишь потому, что позволяет терапевту и пациенту вместе заниматься каким-то интересным делом, в то время как реальная терапевтическая сила – их отношения – укрепляется и созревает.
Поэтому я посвятил себя тому, чтобы присутствовать и быть верным. Мы продолжали «проглатывать» другую Мардж. Я размышлял вслух:
– Что бы она сказала в этой ситуации? Как бы она оделась, как двигалась? Попробуйте. Представьте, что Вы – это она, на одну или две минуты, Мардж.
За прошедшие месяцы Мардж похорошела за счет другой Мардж. Ее лицо округлилось, грудь налилась. Она лучше выглядела, лучше одевалась; она носила кружевные чулки и делала мне замечания по поводу грязных ботинок.
Временами мне казалось, что наша работа напоминает каннибализм. Как будто мы поместили другую Мардж в банк психологических органов. Время от времени, когда было готово подходящее место, мы вынимали какую-то часть «Я» для пересадки. Мардж начала относиться ко мне как к равному, она задавала мне вопросы, флиртовала немного:
– Когда мы закончим, как Вы будете без меня обходиться? Я уверена, Вы будете скучать по моим маленьким ночным звонкам. Впервые она начала задавать мне личные вопросы:
– Как Вы решили посвятить себя этому делу? Вы когда-нибудь жалели об этом? Вам когда-нибудь надоедает? А я Вам надоела? Что Вы делаете со своими проблемами?
Мардж усвоила смелость другой Мардж, чего я и добивался, и было важно, чтобы я с готовностью и уважением отвечал на все ее вопросы. Я отвечал на каждый как можно более полно и искренне. Тронутая моими ответами, Мардж стала еще смелее, но мягче в своих разговорах со мной.
А как же другая Мардж? Интересно, что от нее теперь осталось? Пара шпилек? Манящий смелый взгляд, на который Мардж еще не решалась? Призрачная улыбка Чеширского кота? Где та актриса, которая с таким блеском играла Мардж? Я был уверен, что она ушла: то представление требовало огромной жизненной силы, а теперь мы с Мардж выпили из нее все соки. Хотя мы с Мардж продолжали работать многие месяцы спустя после появления «Я» и в конце концов перестали говорить о ней, я ее не забыл: она приходила мне на ум в самые неподходящие моменты.
Прежде чем мы начали терапию, я информировал Мардж, что смогу встречаться с ней не больше восемнадцать месяцев из-за предстоящего годичного отпуска. Теперь это время истекло, и работа заканчивалась. Мардж изменилась: страхи появлялись только изредка. Полночные звонки стали делом далекого прошлого; она начала строить социальную жизнь, завела двух близких друзей. Она всегда была талантливым фотографом и теперь впервые за многие годы вновь взяла в руки фотоаппарат и снова наслаждалась этой формой творческого самовыражения.
Я был доволен нашей работой, но не обманывал себя мыслями о том, что ее терапия завершена, и не был особенно удивлен, когда при приближении нашего последнего сеанса появились старые симптомы. Она слегла в постель на все выходные, много плакала, снова подумывала о самоубийстве. Сразу же после нашей последней встречи я получил от нее печальное письмо, в котором были такие строки:
«Я всегда воображала, что Вы могли бы написать что-нибудь обо мне. Я хотела оставить отпечаток в Вашей жизни. Я не хочу быть просто „еще одной пациенткой“. Я хотела быть „особенной“. Хотела быть чем-то, чем-нибудь. Я чувствую себя ничем, никем. Если бы я оставила в Вашей жизни отпечаток, то, может быть, я была бы кем-то, кого Вы не забудете. Тогда я могла бы существовать».
Мардж, поймите, пожалуйста, что хотя я написал о Вас рассказ, я сделал это не для того, чтобы дать Вам возможность существовать. Вы существуете независимо от того, думаю и пишу ли я о Вас – точно так же, как я продолжаю существовать, когда Вы обо мне не думаете.
И все-таки это рассказ, дающий возможность существования. Но написан он для другой Мардж – той, которая больше не существует. Я готов был стать ее палачом, пожертвовать ею ради Вас. Но я не забыл ее: она отомстила за себя, похоронив свой образ в моей памяти.
10. В ПОИСКАХ СНОВИДЦА
– Секс – корень всего. Разве это не то, что вы, ребята, все время говорите? Ну, в моем-то случае вы правы. Взгляните на эту схему. Она демонстрирует некоторые интересные связи между мигренями и моей сексуальной жизнью.
Достав из портфеля толстый рулон, Марвин попросил меня подержать один край и старательно развернул трехфутовый график, на котором он педантично отмечал все приступы мигрени и все сексуальные опыты за последние несколько месяцев. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить сложность диаграммы. Каждая мигрень, ее интенсивность, продолжительность и лечение были обозначены синим. Каждое сексуальное возбуждение, отмеченное красным, оценивалось по пятибалльной шкале согласно успехам Марвина: отдельно отмечались преждевременная эякуляция и импотенция – с различением между невозможностью сохранить эрекцию и невозможностью ее иметь.
Все это было трудно уяснить с одного взгляда.
– Тщательно проделанная работа, – сказал я. – Она должна была занять у Вас несколько дней.
– Мне нравилось этим заниматься. У меня это получается. Люди забывают, что у нас, бухгалтеров, есть графические способности, которые никогда не используются в работе со счетами. Вот, посмотрите на июль: четыре приступа мигрени и каждый сопровождался либо импотенцией, либо сексуальным актом, оцениваемым в один-два балла.
Я наблюдал за пальцем Марвина, указывающим на графики мигрени и импотенции. Он был прав: совпадение было впечатляющим, но меня все это начинало раздражать. Мой распорядок был нарушен. Мы только что начали наш первый сеанс, и я многое хотел бы узнать, прежде чем почувствую себя готовым исследовать схему Марвина. Но он так настойчиво развернул ее передо мной, что мне ничего не оставалось, кроме как наблюдать за его шершавым пальцем, прослеживающим любовные поражения прошлого июля.
Шесть месяцев назад у Марвина в возрасте 64 лет внезапно впервые в жизни начались ужасные мигрени. Он проконсультировался с невропатологом, который безуспешно пытался вылечить головные боли Марвина, а затем направил его ко мне.
Я увидел Марвина впервые всего несколько минут назад, когда вышел в приемную, чтобы встретить его. Он сидел там терпеливо – маленький, круглолицый мужчина с блестящей лысиной и совиными глазами, которые никогда не мигали, когда он глядел через огромные отсвечивающие хромированные очки.