Проблема Спинозы - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Д. Ялом cтр.№ 45

Бенто покачал головой:

— Нет, Ребекка, не бери на себя вину за мое любопытство. Такова моя природа. К чему нам искать кого-то вне себя самих, чтобы обвинить в том, что с нами происходит? Помнишь, как наш отец винил себя в смерти нашего брата? Сколько раз мы слышали от него, что если бы он не послал Исаака следить за поставками кофе в чужие страны, он бы ни за что не заболел чумой. Таковы пути природы. Мы не можем их контролировать. Винить себя — значит всего лишь обманом заставлять себя думать, что мы достаточно могущественны, чтобы властвовать над природой. И, Ребекка, я хочу, чтобы ты знала: я уважаю твоего мужа. Самуэль — хороший человек. Просто дело в том, что мы с ним расходимся в источнике наших знаний. Я не верю, что привычка подвергать все сомнению — это болезнь. Слепое повиновение без сомнений — вот настоящий недуг.

Ребекка не нашлась с ответом. Все трое погрузились в молчание, которое длилось, пока Габриель не сказал:

— Бенто, вечный херем? Существует ли он? Я никогда о таком не слышал.

— Я уверен, что именно это они и сделают, Габриель. Рабби Мортейра говорит, что они должны это сделать, чтобы показать голландцам, что мы способны управлять собой. Вероятно, так будет лучше для всех. Это воссоединит тебя и Ребекку с общиной. Вам придется присоединиться к остальным и повиноваться херему. Вы должны участвовать в моем отчуждении. Вы, как и все остальные, должны повиноваться закону и избегать меня.

— Лучше для всех, Бенто? — переспросил Габриель. — Как можешь ты так говорить? Как это может быть лучше для тебя? Как может быть лучше жить среди людей, которые тебя презирают?

— Я здесь не останусь; буду жить в другом месте.

— Да где же ты сможешь жить? — спросила Ребекка. — Ты что, собираешься обратиться в христианство?

— Нет. На этот счет можете быть спокойны. Я считаю, что в словах Иисуса много истины. Они аналогичны сокровенному смыслу нашей Торы. Но я никогда не приму суеверный взгляд на Бога, который подобно человеку имеет сына и посылает его с миссией спасти нас. Как и все религии, включая нашу собственную, христианство представляет себе Бога, который обладает человеческими качествами, человеческими желаниями и нуждами.

— Но где же ты будешь жить, если собираешься оставаться евреем? — спросила Ребекка. — Еврей может жить только с евреями.

— Я найду способ жить вне еврейской общины.

— Бенто, может, ты и талантлив сверх меры, но ты говоришь просто как неразумное дитя! — воскликнула Ребекка. — Хорошо ли ты все обдумал? Ты что, забыл Уриеля да Косту?

— Кого? — не понял Габриель.

— Да Коста был еретиком, на которого наложил херем рабби Модена, учитель рабби Мортейры, — объяснила Ребекка. — Ты был тогда совсем маленький, Габриель. Да Коста бросил вызов всем нашим законам — Торе, кипе, тфиллин [77] , обрезанию, даже мезузе [78] на наших дверях, — точно, как твой брат. Хуже всего, что он отвергал бессмертие души и воскрешение тела. Одна за другой другие еврейские общины в Германии и Италии тоже изгнали его, наложив херем. Никому он здесь не был нужен, но он умолял принять его обратно. Наконец мы снова его приняли. А он опять принялся за свои безумные выходки. И снова умолял о прощении, и синагога назначила церемонию покаяния. Ты был слишком мал, Габриель, но мы с Бенто видели эту церемонию вместе. Помнишь?

Бенто кивнул, и Ребекка продолжала:

— В синагоге он должен был раздеться догола и получить 39 страшных ударов кнутом по спине, а потом лег в дверях, и каждый член конгрегации попирал его ногами, когда церемония окончилась, и все дети преследовали его и плевали в него. Мы к ним не присоединились — отец бы этого не позволил. А очень скоро после этого он взял ружье и выстрелил себе в голову. Вот как это было, — договорила она, поворачиваясь к Бенто. — Вне общины нет жизни. Он не смог так жить — и ты тоже не сможешь. Вот скажи, как ты будешь жить, а? У тебя не будет денег — тебе не позволят вести дела в этой общине, — а Габриелю и мне запретят помогать тебе. Мы с Мириам поклялись нашей матери, что станем заботиться о вас, и когда Мириам умирала, она просила меня заботиться о тебе и Габриеле. Но теперь я больше ничего не могу сделать. Как ты будешь жить?!

— He знаю, Ребекка. Мне не так много надо. Ты это знаешь. Погляди вокруг, — он обвел рукой комнату. — Я могу обходиться малым.

— Но ответь мне, как ты будешь жить? Без денег, без друзей?

— Я подумываю зарабатывать на жизнь работой со стеклом. Шлифовать линзы. Думаю, у меня хорошо получится.

— Линзы для чего?

— Для очков. Для увеличительных стекол. Может быть, даже телескопов.

Ребекка в изумлении уставилась на брата.

— Еврей, шлифующий стекла! Что с тобой сталось, Бенто? Почему ты такой странный? У тебя нет никакого интереса к настоящей жизни. Ни женщины, ни жены, ни семьи. Все время, пока мы были детьми, ты говорил, что хочешь жениться на мне, но за целые годы, с тех самых пор, как ты прошел бар-мицву, ты ни разу больше не упоминал о женитьбе, и я никогда не слышала, чтобы ты интересовался какой-нибудь женщиной. Это неестественно. Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты так и не оправился после смерти матери. Ты видел, как она умирала, хрипя и пытаясь дышать. Это было ужасно! Помню, как ты держал меня за руку на погребальной барже, везущей ее тело на кладбище Бет Хаим в Оудеркерке. Ты ни слова не промолвил за весь этот день — только смотрел, не мигая, на лошадь, что тянула баржу вдоль канала. Соседи и друзья рыдали и причитали так громко, что голландские бейлифы поднялись на борт и потребовали угомониться. А потом всю похоронную церемонию ты провел с закрытыми глазами, будто спал стоя. Ты не видел, как семь раз обходили вокруг тела матери. Я ущипнула тебя, когда ее опустили в землю, и ты открыл глаза, пришел в ужас и пытался убежать, когда все стали бросать поверх нее комья земли… Может быть, это было для тебя чересчур, может быть, тебя слишком сильно опалила ее смерть. Целую неделю после нее ты почти не разговаривал. Может быть, ты так и не оправился с тех пор и не рискуешь полюбить другую женщину, не хочешь рисковать еще одной утратой, еще одной такой смертью. Может быть, именно поэтому ты не желаешь позволить никому что-то для тебя значить!

Бенто покачал головой:

— Это не так, Ребекка. Ты много для меня значишь. И Габриель много для меня значит. Никогда вас больше не видеть — это будет больно. Ты так говоришь, будто я не человек.

Ребекка продолжала, словно не слыша его:

— Думаю, ты так и не оправился от всех этих смертей. Когда умер наш брат Исаак, ты выказал так мало чувств, будто даже не понимал, что происходит. А потом, когда отец сказал тебе, что ты должен прекратить свое раввинское обучение, чтобы взять на себя торговлю, ты только кивнул. В одно мгновение изменилась вся твоя жизнь — а ты всего лишь кивнул! Как будто это ничего не значило.