— Упоминает ли он служение людям и обществу? Или любовь? — поинтересовался Дирк.
— Удачный вопрос для будущего врача. Вам будет интересно узнать, что он считал себя философом-лекарем, врачующим недуги души так же, как врач лечит недуги тела. Он однажды сказал, что философия, неспособная исцелить душу, имеет столь же малую ценность, сколь и лекарство, неспособное исцелить тело. Я уже упоминал некоторые душевные недуги, проистекающие от погони за славой, властью, богатством и плотским наслаждением, но все они лишь вторичны. Бегемотом
[51]
же среди тревог, лежащим в основе всех прочих и питающим их, является страх перед смертью и загробной жизнью. На самом деле, одним из первых принципов своего рода «катехизиса», который должны были заучивать его ученики, было то, что мы смертны, что загробной жизни не существует, а следовательно, нам нечего опасаться богов после своей кончины. Вы очень скоро прочтете об этом подробнее у Лукреция, Дирк…Так, я что-то позабыл, что там еще было в вашем вопросе?
— Прежде всего, — проговорил Дирк, — должен признаться, что мне незнакомо слово «бегемот».
— Хороший вопрос! Кто-нибудь здесь знает это слово?
Руку поднял только Бенто.
— Расскажите нам, господин Спиноза.
— Ужасное чудовище, — сказал Бенто. — Это от еврейского слова «b'hëmãh», которое встречается в книге Бытия и в книге Иова.
— Ага, у Иова тоже, да? Я и сам этого не знал. Благодарю вас! А теперь вернемся к вашему вопросу, Дирк.
— Я спрашивал о любви и служении обществу.
— Насколько мне известно, сам Эпикур не был женат, но верил в пользу брака и семьи для некоторых людей — тех, кто готов к ответственности. Однако он весьма неодобрительно относился к иррациональной любви-страсти, которая порабощает любящего и в конечном счете ведет скорее к боли, нежели к удовольствию. Он говорит, что, как только любострастие удовлетворено, любовник испытывает или скуку, или ревность, или оба эти чувства разом. Притом Эпикур придавал огромное значение высшей любви — любви дружеской, которая пробуждает нас к состоянию блаженства. Вам интересно будет узнать, что он не был высокомерен и придерживался принципов равенства всех людей: его школа была единственной школой в Афинах, которую могли посещать женщины и рабы… Итак, ваш вопрос о служении, Дирк, — вопрос важный. Его позиция была такова, что мы должны жить тихой, уединенной жизнью, избегать общественных обязанностей, несения службы и любого другого подобного типа ответственности, которая может угрожать нашей атараксии.
— Я что-то ничего не слышу о религии, — подал голос студент-католик Эдвард, чей дед был епископом Антверпена. — Я слышу о любви к друзьям, но ничего — о любви к Богу или о божественном предназначении. Их что, нет в его представлении о счастье?
— Вы попали прямо в точку, Эдвард. Эпикур поражает сегодняшнего читателя, поскольку его формула счастья уделяет чрезвычайно мало внимания божественному. Он верит, что счастье исходит исключительно из внутреннего мира человека, и не придает никакого значения нашим отношениям с чем бы то ни было сверхъестественным.
— Не хотите ли вы сказать, — ахнул Эдвард, — что он отрицает существование Бога?!
— Вы имеете в виду — богов, во множественном числе? Не забывайте об историческом периоде, Эдвард. Это IV век до рождества Христова, и греческая культура, как и любая иная культура, не считая еврейской, была политеистической, — уточнил ван ден Энден.
Эдвард кивнул и перефразировал свой вопрос:
— Отрицал ли Эпикур все божественное?
— Нет, он, конечно, был дерзким — но не безрассудно дерзким. Он родился примерно через 60 лет после того, как Сократ был казнен за ересь, и знал, что неверие в богов… гм, вредит здоровью. Он избрал более безопасную позицию и утверждал, что боги существуют, живут блаженной жизнью на горе Олимп, но совершенно равнодушны к жизни людей.
— Но что же это за Боги такие?! Как можно представить, что Бог не захотел бы, чтобы мы жили в соответствии с Его планом? — удивился Эдвард. — Ведь даже вообразить нельзя, чтобы Бог, который принес ради нас в жертву своего собственного сына, не имел намерения привести нас к благочестивой жизни!
— Существует множество разных представлений о богах, созданных множеством разных культур, — поддел его Бенто.
— Но я знаю с глубочайшей уверенностью, что Христос, Господь наш, любит нас, отводит нам место в сердце своем и имеет замысел для нас! — проговорил Эдвард, возводя глаза к небу.
— Сила убеждения не имеет отношения к его истинности, — огрызнулся Бенто. — У каждого Бога есть свои искренние и ревностные почитатели.
— Господа, господа, — вмешался ван ден Энден, — давайте отложим этот спор до того времени, пока прочтем тексты и усвоим их. И позвольте заметить вам, Эдвард, что Эпикур не был в оппозиции по отношению к богам. Он включил их в свое понятие об атараксии и побуждал людей принять богов сердцем. Человек должен принимать их бытие как образец жизни в блаженном спокойствии, стараясь превзойти их в этом. Более того, дабы избежать конфликтов, — тут ван ден Энден метнул выразительный взгляд в сторону Бенто, — он настоятельно советовал своим последователям серьезнейшим образом участвовать во всех занятиях общины, включая религиозные церемонии.
Но Эдвард не унимался:
— Молиться только ради того, чтобы избежать возмущения — это лишь лицемерное соблюдение ритуала!
— Многие высказывали такое мнение, Эдвард. И все же Эпикур пишет, что следует чтить богов как совершенных существ. Более того, человек получает эстетическое удовольствие, размышляя об их совершенном существовании… Однако время позднее, господа. Все ваши вопросы превосходны, и мы рассмотрим каждый из них, когда прочтем его труды.
Вечер завершился тем, что Бенто и его наставники поменялись ролями. Он дал получасовой урок иврита отцу и дочери, после чего ван ден Энден попросил его еще немного задержаться для частного разговора.
— Помнишь ли ты нашу беседу, когда мы впервые встретились?
— Помню, и очень хорошо. И вы действительно познакомили меня с моими единомышленниками!
— Ты, не сомневаюсь, обратил внимание на то, что некоторые замечания Эпикура как нельзя лучше подходят к твоим нынешним затруднениям в своей общине?
— Я как раз думал, уж не в мой ли адрес вы нацелили его комментарии о серьезном участии в религиозных церемониях общины.
— Именно в твой. А вот достигли ли они цели?
— Почти… но они столь обременены внутренним противоречием, что немного не долетели.
— Как так?
— Лично я не могу себе представить спокойствие, произрастающее на почве лицемерия.
— Ты, как я понимаю, имеешь в виду совет Эпикура делать все необходимое, чтобы не выделяться из общины, включая участие в массовых молениях?