Желтоглазые крокодилы - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Панколь cтр.№ 34

Дышит прерывисто — от недавнего страха и нынешнего облегчения.

Он пришел к нам в комнату, потому что почувствовал, что нужен мне. Дети — чуткие создания. Она вспомнила, как сама громко смеялась папиным шуткам, как паясничала, стараясь разогнать мрачные тучи, сгущавшиеся над родителями. И вроде бы ничего ужасного между ними и не происходило, однако как же ей было страшно… Папа — такой кругленький, добрый, нежный. Мама — сухая, худая, резкая. Два совершенно чужих человека, спавшие в одной постели. Она долго продолжала кривляться: ей легче было смешить их, чем высказать, что у нее на душе. Но когда впервые услышала от посторонних: «Какая красивая девочка! Какие глаза! В жизни таких не видал!» — сменила клоунский наряд на амплуа красавицы. Новая роль!

Как же мне сейчас плохо. Образ раскованной и непринужденной женщины, который я столько лет тщательно создавала, вот-вот рассыпется. Меня раздирают противоречия. В конце концов я должна буду сделать выбор. Но какой? Только тот, кто нашел себя, кто в ладу с собой, кто себе не лжет, может быть действительно свободным. Он знает, кто он на самом деле, пользуется этим и никогда не скучает. Он наслаждается жизнью в гармонии с самим собой. Живет по-настоящему, а у других жизнь утекает сквозь пальцы, как песок…

Моя жизнь утекает сквозь пальцы. Смысла в ней я не нашла. Не живу, а блуждаю вслепую. И с другими мне плохо, и с собой. Я злюсь на людей за то, что они видят во мне лишь тот образ, который я сама же и создала… но он мне не нравится, а другой я создать не способна. Бегаю по кругу, не в силах ничего изменить. Стоит лишь раз подчиниться чужим законам, чужим представлениям о тебе, и твоя душа умирает и разлагается. Остается лишь видимость. Но — ужасная мысль! — а вдруг уже слишком поздно? Вдруг я уже и вправду стала той женщиной, образ которой вижу в глазах Беранжер? Она даже вздрогнула и крепко сжала руку Александра, а он во сне стиснул ей руку в ответ, пробормотав «мама, мама». Слезы навернулись ей на глаза. Она прилегла рядом с сыном, положила голову на подушку и закрыла глаза.

— Жозиана, вы купили мне билеты в Китай?

Марсель Гробз, стоя перед секретаршей, разговаривал с ней, как с мебелью. Глядя куда-то поверх ее головы. У Жозианы все сжалось внутри, она застыла на стуле.

— Да… они на столе в кабинете.

Она не знала теперь, как к нему обращаться. Он говорил с ней на «вы». Она заикалась, подбирала слова и выражения. Избегала личных местоимений, использовала неопределенные и безличные формы.

Он с головой ушел в работу, постоянно был то в разъездах, то на деловых обедах и встречах с клиентами. Каждый вечер за ним приезжала Анриетта Гробз. Она, не поворачивая головы, проходила мимо Жозианы. Длинная палка в круглой шляпе. Жозиана смотрела, как они уходят: он — понуро сгорбившись, она — чванливо задрав нос.

С тех пор, как Марсель застал их с Шавалем возле кофейного автомата, он избегал ее. Пролетал мимо в свой кабинет, выходил оттуда только вечером, отвернувшись, бросал «до завтра». Она и рта открыть не успевала…

«Не иначе скоро выкинут отсюда. Возвращение на позицию „старт“. Рассчитает он меня, оплатит отпуск, страховку, напишет рекомендательное письмо, пожелает удачи, пожмет руку и хоп! Пока, курочка! Иди гуляй! — Она шмыгнула носом, глотая слезы. — Ну и мудак этот Шаваль! А сама-то не лучше! Не могла держать себя в руках! Не могла быть повнимательней! Главное, ведь я ему говорила — на службе никаких интимных жестов, даже намеков на поцелуй! Полная секретность. Работа, только работа. И надо же ему было руки распустить прямо под носом у Марселя! Выброс тестостерона, что ли? Тоже мне Тарзан. И ведь тут же сбросил меня со своей пальмы…»

Красавчик Шаваль послал ее куда подальше! А перед этим еще наорал! Такие потоки проклятий вылил на ее голову, что у нее аж дух захватило. Даже она такого в жизни не слышала.

С ее-то опытом!

Теперь она лила слезы.

Теперь — каждый день одна бодяга. Должно быть, я похожа на жертву авиакатастрофы. На выброшенную из самолета. У меня было все: и любимый старый пузан, и бойкий молодой любовник, и бог Чистоган валялся у меня в ногах. Стоило только дернуть за веревочку, и все — узелок готов. До красивой жизни было рукой подать. А теперь я даже обдумать ничего не могу: в голове будто пластилин какой-то. На похоронах старухи я надела черные очки, и все вокруг решили, что я схожу с ума от горя. Оно и лучше.

Похороны матери…

Жозиана приехала туда на поезде, с пересадкой в Кюльмон-Шалендри, потом взяла такси (тридцать пять евро плюс чаевые). Когда она под дождем вошла на кладбище, то увидела там сгрудившихся под зонтами всех тех, от кого удрала, издевательски махнув ручкой, двадцать лет назад. Счастливо, ребята! Качусь от вас колбаской! Вернусь в карете или вперед ногами. Да, плохая была идея — вернуться скромно, без всякой помпы, без фанфар, без всяких штучек-дрючек, чтоб им всем нос утереть. «Ты приехала на поезде? А что, у тебя нет машины?» Машина в их семье означала высший класс, символ благополучия и карьеры. Символ сладкой жизни. Символ сыра в масле. «Нет, у меня нет машины, потому что в Париже сейчас модно ходить пешком. — Вон оно что…» — отвечали они, утыкаясь носами в черные траурные воротники, словно хихикая: «Нет машины, нет машины! Вот толстая дура, неудачница!»

Она подошла к черной яме, где лежала маленькая урна с прахом. На самом дне. И вдруг… В ее голове все смешалось, чаша переполнилась: мама, Марсель, Шаваль, я одна на свете, у меня никого больше нет, и денег нет, и перспектив никаких, и ничего мне уже не светит. Как будто мне снова восемь лет — я сжалась в ожидании пощечины. Мне восемь лет, и я трясусь от страха. Мне восемь лет, и дедушка тихонько входит в мою комнату ночью, когда все спят. Или делают вид, что спят, потому что им так спокойнее.

Она плакала не по матери — она плакала по себе. Оплакивала ту девочку, что была зачата на одной из попоек и всю жизнь могла рассчитывать только на себя, с самого детства, которого у нее и не было. Из-за той, что теперь покоится в сырой яме и плевать хотела, что ее дочь насиловали, эксплуатировали и она просто несчастна! Ну и дела! Если мне еще удастся свести дружбу с богом Чистоганом, надо будет как-нибудь сходить к шарлатану-психологу, плюхнуться на его кушетку и рассказать ему о своих родичах! Посмотрим, что он на это скажет.

После кладбища были поминки. Красное вино текло рекой, стол ломился от сосисок и рулетов, пицц и паштетов, сыра и чипсов. Все ее так и сверлили взглядами, так и щупали глазами. «Ну что? Как там в Париже?» «Шик-блеск», — говорила она, выставляя напоказ брильянт, окаймленный рубинами, что подарил ей Марсель, и вытягивая шею с ожерельем из натурального жемчуга южных морей с замочком из платины и брильянтов. Она вытягивала шею, как жираф, лишь бы отстали. «А что у тебя за работа? Хорошо платят? А твой патрон к тебе нормально относится?» «Лучше некуда», — отвечала она, сжимая зубы, чтобы не разреветься. Каждый подходил к ней по очереди — и все одни и те же вопросы, одни и те же ответы, те же круглые от удивления рты: надо ж, как она поднялась! Они ошалело смотрели на нее и подливали себе вина. «Вот свинство! — сокрушались они, — у нас даже чтоб продавщицей в супермаркет устроиться, нужно жопу порвать! Вообще работы нет! Куда только жизнь уходит…» Старики говорили: «В наше время в тринадцать лет начинали, где угодно, кем угодно, лишь бы работа была. А сейчас никакой нет». И подливали себе вина. Сейчас напьются до сизых пузырей и станут горланить свинские песни. Она решила уйти прежде, чем это начнется. Когда они накачаются, от них всего можно ожидать. Полезут спорить, грызться, как звери, сводить старые счеты, бить бутылки и друг друга убивать.