— Если это развлечет тебя, пожалуй.
В глазах Беранжер искрилась едва сдерживаемая радость. Тут, видимо, что-то серьезное, подумала Ирис, она бы не стала так возбуждаться из-за незначительной сплетни. Подруга называется… В чью кровать она сейчас отправит Филиппа? Разумеется, женщины вешались на него: симпатичный, стильный, состоятельный. Три «С», по классификации Беранжер. И к тому же скучный, добавила про себя Ирис, поигрывая ножом. Но об этом никто не знает, кроме его жены. Лишь она разделяет суровые будни с этим идеальным мужем. До чего же странная штука, эта дружба: ни пощады, ни снисхождения, лишь бы найти больное место и вогнать туда смертоносный шип.
Они знакомы давно. Такая вот недобрая близость двух женщин, когда видишь в подруге каждый изъян, и все же не в силах без нее обходиться. В их дружбе причудливо переплетались раздражение и нежность, они пристально следили друг за другом, готовые больно укусить или же залечить рану. В зависимости от настроения. И от масштабов опасности. Потому что, думала Ирис, если со мной произойдет что-то действительно ужасное, Беранжер первая мне поможет. Пока у обеих остры когти и крепки зубы, они были соперницами, и только несчастье могло их сплотить.
— Так тебе рассказать?
— Я уже приготовилась к худшему, — насмешливо произнесла Ирис.
— Ох, на самом деле это такая чушь…
— Ну говори уж, а то я забуду, о чем речь, и будет уже неинтересно.
Чем больше Беранжер тянула время, тем больше Ирис нервничала: раз она так мнется и крутит, видно, информация того стоит. Иначе Беранжер мигом выложила бы ее, заливаясь хохотом, вот придумают же! Отчего она медлит?
— Говорят, у Филиппа связь, серьезная и… специфическая. Мне Агнесс сказала сегодня утром.
— Та стервоза? Ты с ней до сих пор общаешься?
— Она позванивает мне иногда.
Они созванивались каждое утро.
— Ну эта может черт-те чего наговорить.
— Зато она всегда все знает, уж в этом ей не откажешь.
— И могу я поинтересоваться, кого себе подыскал мой муж?
— Тут все не так просто…
— И очень серьезно, как я понимаю?
Беранжер сморщилась и стала похожа на обиженного пекинеса.
— Серьезней некуда… — Она скорбно потупила взор.
— И потому ты так любезно решила меня предупредить…
— Ты бы в любом случае узнала, и по-моему, лучше быть к этому готовой.
Ирис скрестила руки на груди: она ждала.
— Принесите счет, — сказала она официанту, пробегавшему мимо их столика.
С королевским великодушием она решила заплатить за двоих. Ей всегда импонировала ледяная элегантность Андре Шенье, который поднимался на эшафот, на ходу дочитывая книгу.
Оплатив счет, Ирис застыла в ожидании.
Беранжер смутилась. Теперь ей хотелось взять свои слова обратно. Она злилась на себя, что так распустила язык. Радость окажется быстротечной, зато неприятные последствия, как она подозревала, долго придется исправлять. Но удержаться она не могла: ей надо было выплеснуть свой яд. Ей нравилось делать людям больно. Иногда она пыталась бороться с этой привычкой, старалась не злословить, не сплетничать. Прикусывала язык, как задерживают дыхание ныряльщики, и время такой борьбы можно было засекать по секундомеру. Надолго ее не хватало.
— Ох, Ирис, мне так неприятно… Я не должна была… Я корю себя за это…
— Тебе не кажется, что несколько поздно себя корить? — ледяным тоном ответила Ирис, взглянув на часы. — Мне жаль, но если ты и дальше будешь ходить вокруг да около, мне придется уйти, дел полно.
— Ну ладно. Говорят, что он всюду ходит с этим… этим…
Беранжер в отчаянии уставилась на подругу.
— Этим…
— Беранжер, кончай мямлить! Этим кем?
— Молодым адвокатом из его конторы, — выпалила наконец Беранжер.
Помолчав мгновение, Ирис смерила подругу взглядом.
— Оригинально, — сказала она, стараясь говорить спокойно и ровно. — Не ожидала. Спасибо, что открыла мне глаза.
Она встала, взяла сумку, натянула элегантные розовые перчатки в сеточку, медленно поправляя каждый палец, словно эти размеренные движения приводили в порядок ее мысли, потом, вспомнив, чей это был подарок, сняла их и положила на стол перед Беранжер.
И вышла.
Она сохранила присутствие духа, сразу нашла машину и ключи в сумке, но, сев за руль, какое-то время не трогалась с места. Она держалась прямо, как учила мать, и твердо, как того требовала ее неискоренимая гордыня, только застыла, оглушенная болью, которую пока не ощущала, но обреченно ждала. Ирис не страдала, а растерялась, словно рассыпалась на кусочки, будто внутри нее взорвалась бомба. Десять минут сидела неподвижно. Ни о чем не думая. Ничего не воспринимая. Просто пытаясь понять, что же творится у нее в голове и в сердце. Через десять минут она с удивлением ощутила, что в носу защипало, губы задрожали, и в уголках бездонных синих глаз засверкали огромные прозрачные слезинки. Она стерла их, высморкалась и нажала на газ.
Марсель Гробз протянул руку, чтобы привлечь к себе лежавшую рядом любовницу, но она отпихнула его задом и гордо отвернулась.
— Ну, мусечка, не злись. Ты знаешь, я этого не выношу.
— Я с тобой разговариваю о суперважном деле, а ты не слушаешь.
— Ну, давай, давай, рассказывай. Обещаю, я буду слушать.
Жозиана Ламбер смягчилась, пододвинулась ближе и всем своим полным телом в бледно-розовых кружевах приникла к любовнику. Он был изрядно пузат, золотисто-рыжие волосы обрамляли его лысину и курчавились на груди. Не молод, нет, не молод ее Марсель, только глаза остались юными, зоркими, живыми. «Зенки у тебя как у двадцатилетнего», — шептала ему на ухо Жозиана после любовных утех.
— Подвинься, ишь разлегся. Ты растолстел, смотри, жирный какой! — сказала она, ущипнув его за бок.
— Да все деловые обеды, знаешь ведь. Тяжелые времена настали. Партнеров приходится убеждать, а чтоб убедить, нужно бдительность его усыпить, дать ему выпить да закусить, выпить да закусить…
— Ладно. Налью тебе стаканчик, и ты меня выслушаешь наконец.
— Лежи, мусечка. Давай. Слушаю тебя. Рассказывай.
— Ну вот…
Она опустила простыню пониже, под свою тяжелую белую грудь с просвечивающими бледно-фиолетовыми венами, и Марсель с трудом отвел взгляд от этих дивных полушарий, которые лишь несколько минут назад он так страстно, так жадно лобзал.
— Нужно задействовать Шаваля, дать ему ответственную должность.
— Брюно Шаваля?
— Да.
— Почему это? Ты в него что, влюблена?
Жозиана Ламбер зашлась низким, хрипловатым смехом, который сводил Марселя с ума; ее подбородок утонул в трех складочках на ее шее, и они задрожали, как желе.