Крутые мужики на дороге не валяются - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Панколь cтр.№ 73

— Я сам его выбрал, — признался он. — Мне хотелось слушать твой язык и вспоминать твой акцент, но о чем этот фильм, я не помню… Даже название вылетело из головы…

Вечером ему пришлось исполнить свой сексуальный долг, благовидных предлогов для отказа не оставалось.

— В нашей постели? — спросила я, впервые позволяя себе притяжательное местоимение.

— В нашей постели, — ответил он. — Можешь себе представить…

Представлять мне совершенно не хотелось.

Утром Алан заявил Присцилле, что у него срывается сделка с Найроби, и отправился на работу.

— Она, разумеется, не поверила. Посмотрела на меня как на мальчишку, который попался на карманной краже, и грустно так сказала: «Прощай». Я бы предпочел, чтобы она устроила сцену…

Он снял комнату в гостинице и оставался там до ее отъезда.

Из гостиницы он написал ей длинное письмо, в котором объяснял все, вернее, почти все: она слишком торопит события, он пока не готов принять на себя ответственность за нее и за троих детей, прежде всего за детей, потому что сама Присцилла, по его мнению, в опеке не нуждается, поскольку она женщина сильная и самостоятельная. А он всю жизнь мечтает стать кому-то опорой.

— У меня все проблемы с женщинами из-за этого, — признался он, перебирая губами мои волосы. — Они слишком организованные. Я хочу любить и защищать их, а они живут по графику, и график этот чрезвычайно напряженный…

Он улыбнулся, отодвинулся на миг и снова прижал меня к себе, да так, что я пискнула от боли.

Присцилла с достоинством упаковала вещи. Навела порядок в квартире, удалила накипь с кофейника, поставила анемоны в вазу и написала записку: «Тоо bad!» [51] Со вкусом у этой дамы все в порядке, и чувство юмора тоже в норме. Я бы с удовольствием с ней подружилась. Мне здесь так не хватало подруг…

Новый год Алан встретил в одиночестве, сидя в своей огромной полупустой гостиной и вглядываясь в светящуюся вывеску «Фуджи» за окном. Проверял, насколько серьезны его чувства ко мне. И в конце концов позвонил Бонни. Та сказала, что он, похоже, совершенно сбрендил, что его поступки абсолютно нелогичны, что она уже вообще ничего не понимает в нашей истории, и посоветовала обратиться к Рите.

А потом настала наша первая настоящая ночь. Ночь, когда он занимался любовью именно со мной, а не с безымянным телом и так, будто делал это впервые, будто никогда не опрокидывал меня на спину раньше. Он с величайшим трепетом относился к каждой клеточке моего тела, не пытался меня подавить и все время смотрел мне в глаза, словно боялся пропустить что-то важное. Мы любили друг друга на полу в гостиной, в спальне, в углу ванной. Угол ванной нам нравился больше всего. Шторка душа накрывала нас сверху, и мы вдыхали запахи мыла, шампуня, пены. Алану хотелось, чтобы мой аромат смешался со всеми запахами дома. Он постоянно что-то рассказывал, словно пытаясь наверстать упущенное время, когда не позволял себе откровенничать, опасаясь, что наши отношения зайдут слишком далеко. Сначала он был не слишком многословен, но постепенно, осмелев в моих объятиях, разговорился. Его предыдущие пассии меня совершенно не волновали, потому что теперь единственной была я. О своих романах, однако, мне рассказывать не хотелось. Я боялась его ранить, боялась, что он замкнется и снова замолчит, перестанет мне доверять. Кроме того, я, честно говоря, не была уверена, что окончательно избавилась от синдрома Жестокого убийцы. О своей ночи с Джо я тоже помалкивала. Алану этот эпизод мог бы показаться важным, что не соответствовало действительности. Возможно, настанет день, когда я расскажу ему обо всем. Но спешить не следовало. Он должен получше узнать меня, понять, что в этой жизни для меня действительно важно. Пока же я просто молча слушала его рассказы, а молчание не есть ложь. И, желая отплатить откровенностью за откровенность, поведала о любовном послании на долларовых банкнотах:

— Представляешь, прямо над носом у Вашингтона…

А вот на такое Алан был не способен. Не мог заставить себя сказать: «Я люблю тебя», не получалось. Он не скрывал своей слабости, просил не обижаться, но на самом деле мне это было по барабану. Он называл меня Шторкой душа, Велосипедом или как-нибудь еще в этом роде и патетики избегал. Честно говоря, мне такое обращение нравилось.

Я перестала трусить.

И больше не боялась, что он вот-вот сбежит.

Он все время был рядом. Все его внимание было обращено на меня. На меня одну. Я шла по улице, крепко ухватившись за его руку, висела на нем, как связка ключей, и бросала победные взгляды на встречных девиц. Даже, я бы сказала, вызывающие. Я ничего не могла с собой поделать, эти взгляды были частью того огромного неожиданного счастья, всецело захватившего меня.

Я никак не могла к нему привыкнуть. И чем больше на него смотрела, тем сильнее любила. Я была буквально больна любовью, даже есть перестала.

Мы назначали свидания в любое время дня, в самых неожиданных местах. Целовались на парковках, в гаражах, на первом этаже «Блумингдэйла», в метро. В результате Алан проезжал нужную остановку и опаздывал на деловую встречу.

Я показала ему свое увлечение, официантку из Forty Carrots, и он сразу понял, почему я к ней так прониклась. Алан увидел ее в точности такой же, как я. Наверное, это и есть любовь, когда двое одинаково ловят кайф, наблюдая за пятидесятилетней негритянкой в розовой блузке, зачарованно глядят, как она упругой походкой подходит к столику и бросает: «Hi! Honey!», представляют, как после работы она отправляется на метро в свою трехкомнатную квартирку в Квинсе. Светясь счастьем, я залпом проглатывала порцию холодного бананового йогурта и требовала добавки.

На выходные мы выезжали за город и проводили двое суток не выходя из гостиничного номера. Мы учили друг друга наизусть, на ощупь и на вкус. Наши воспоминания плавно перетекали от одного к другому.

Наши жизни наконец совпали.

Иногда, лежа в объятиях Алана, я, приоткрыв один глаз, видела его запястья, руки, длинные пальцы с выпуклыми прозрачными ногтями, и сердце начинало бешено колотиться. Я думала о папе. И о том, что моя великая любовь послана мне оттуда. Возможно, поэтому она с такой силой захватила меня. А потом я снова закрывала глаза и больше уже ни о чем не думала. Только о нем. Только о нас.

Я все время его тормошила, висла у него на шее, прижималась к нему. Ничего не могла с собой поделать.

И Алана это не смущало.

Мне хотелось жить, приклеившись к нему и не двигаясь с места. И чем дольше, тем лучше, главное, чтобы он не выпускал меня из объятий. Больше я ничего от него не хотела и от жизни тоже. Я не строила планов, не составляла расписаний. Жила одним днем и смаковала жизнь.

…Однажды вечером он пришел домой и спросил: «Ты согласна выйти за меня замуж?»

Тот вечер навсегда останется в моей памяти. Я сидела в костюме на табуретке у барной стойки в гостиной и читала новеллу Фланнери. Точнее, перечитывала в десятый раз, потому что она мне необыкновенно нравилась. Совсем как та, про герань. Она была так здорово написана, что я постоянно забывала, чем кончится дело. И каждый раз верила, что все будет хорошо, что они сумеют отбиться от этого сумасшедшего убийцы, сбежавшего из колонии. Я вместе с той бабушкой не верила в драматическую развязку. Вместе с ней цеплялась за каждую мелочь и пререкалась с маньяком, чтобы не слышать стрельбу в лесу, где его сообщники расправлялись с другими членами семьи. Бабушка была замечательной, я не верила, что в конце она умрет.