Мы еще потанцуем - читать онлайн книгу. Автор: Катрин Панколь cтр.№ 41

Она останавливает машину возле кирпичного дома — дом, похоже, изрядно обветшал. На тротуаре помойные баки, с балконов тянутся черные потеки, один из фонарей возле парадного разбит, кирпич потускнел, из красного стал коричневым. В мое время, думает Аньес, дом имел весьма бравый вид, мама вкалывала как лошадь, только чтобы не переезжать отсюда. Мы все вместе играли во дворе, а вокруг были розы. Тогда мы были одной бандой… И только Рафа решил остаться в нашем районе. Рафа — он как кузен, в которого ты влюблена, но никто об этом не знает. Однажды, когда она заболела и лежала в постели, он принес ей домашнее задание и вложил в тетрадку плитку шоколада с орехами. Она подождала, пока все заснут, и тайком съела ее под одеялом. Это был первый подарок, который она получила от мальчика, и мальчик тоже был не абы кто.

Аньес сворачивает к мастерской Рафы. Она знает, что он работает по ночам. Начинает где-то в семь часов вечера и ложится в восемь утра. Она проезжает под освещенными окнами. Он тут. Нужно придумать предлог, зачем понадобилось его беспокоить среди ночи, думает она, паркуясь.

— Я увидела свет и решила зайти, — выпаливает она, когда Рафа открывает дверь.

Он явно не в восторге. Едва посторонился, чтобы ее впустить. Она и забыла, какой он высокий. Смотрит на него с растерянностью и мольбой.

— Мы собирались поужинать сегодня с девочками… и… они не смогли… а мне все равно не хотелось сидеть дома… и я решила прошвырнуться по улице Виктора Гюго…

Она сама понимает, что бормочет какую-то ерунду. Вид у нее настолько смущенный и нескладный, что Рафа расслабляется и улыбается ей.

— Снимай пальто. Хочешь кофе? Я как раз собирался себе сварить…

В последнее время они почти не виделись. Аньес иногда встречает его у Клары, но все реже и реже. Он уходит, когда приходит она, или наоборот. Они обмениваются поцелуями и банальными любезностями. Он никак не может запомнить имена ее детей, и ей обидно. Иногда он даже путается: две девочки у нее или два мальчика, и она тихо поправляет его, напоминая, сколько лет Селин и сколько Эрику. Первый раз в жизни она сама пришла к нему. Да, они больше не видятся с ним, но, по сути, он ее никогда и не видел, не замечал. Он всегда видел одну Клару. Может, если бы он меня УВИДЕЛ, если бы его взгляд остановился на мне, я бы стала какой-нибудь знаменитостью… Стоит гиганту взять тебя за руку, и ты дорастаешь до него.

— Ты никогда не запираешь дверь?

— Нет, я забыл…

Он готовит кофе, черный молотый кофе. Ждет, когда закипит вода. Льет горячую воду с высоты своих метра девяноста и смотрит, как она стекает на черный порошок. Джинсы на нем черные, майка тоже черная, волосы черные и густые, он теребит их пальцами, и они сбиваются в колтуны. Только его клетчатая рубашка выделяется на этом черном фоне. Весь в пятнах краски с головы до ног, даже на заду. Кажется, он целиком поглощен пузырьками: они надуваются, и лопаются, и снова надуваются. Она встает рядом и тоже смотрит. Некоторые лопаются сразу, другие растут, переливаясь всеми цветами радуги. Красивые радужные пузырьки в черном месиве кофе… И раз — взрываются, и тут же на их месте оказываются другие, круглые, гладкие, переливающиеся. Он так увлечен приготовлением кофе, что, кажется, вообще забыл о ней.

Она отворачивается, обходит мастерскую. Везде картины, большие, средние, маленькие, есть чистые холсты, есть незаконченные работы, все стоят в ряд. Дверные косяки и оконные рамы выкрашены в яркие цвета: желтый, оранжевый, зеленый, красный складываются в геометрический узор. С потолка свешиваются тали, у стен стоят специальные деревянные леса, чтобы складывать картины. Посреди комнаты красуется нечто вроде верстака с кистями, палитрами с выдавленной краской, тряпками, валиками, набросками, блокнотами. По стенам развешаны репродукции известных художников, куски ярких африканских тканей, фотографии, портреты; диски и кассеты валяются на полу рядом с музыкальным центром, низкий столик завален рисунками, листами картона, кофейными чашками; повсюду пепельницы, полные окурков. На потертом ковре валяются заляпанные краской книги по искусству. Пахнет скипидаром. Ей тут же приходит охота прибраться, и она смеется. Смех вырывается помимо ее воли, и Рафа оборачивается.

— Я подумала, что могла бы здесь прибраться!

— Категорически запрещается! Здесь порядок навожу только я…

Он подходит с подносом в руках: две чашки, сахарница, две кофейные ложечки. Она садится на матрас, лежащий прямо на полу и заваленный подушками. Он пристраивается у ее ног и сворачивает самокрутку. Она берет чашку с кофе, потом косяк. Никогда в жизни не курила. Ей не хочется выставить себя полной идиоткой. Она осторожно затягивается, тут же выпускает дым, потом затягивается посильнее, подольше, и еще… У нее сразу начинает кружиться голова, и она прислоняется к стене. Ей хочется есть. Хочется пить. Не хочется двигаться. Шальная мысль снова вертится в голове: один-единственный раз, только чтобы попробовать, протянуть руки и открыть для себя огромный мир, словно сбросив с глаз повязку, словно я ничего и не решала. Он встает, ставит диск, голос незнакомый, хрипловатый, голос раненого мужчины, который плачет и поет. Ей нравится этот голос. Напоминает фильм с Сандрин Боннер. Она спрашивает, кто это, Рафа отвечает: «Это Бонга», — имя похоже на название напитка, который она покупает детям. «Это вкусно, это Банга», — поет в ее голове реклама. Взгляд ее блуждает по комнате и останавливается на Рафе.

— Ты как отец Люсиль, — меланхолично произносит она. — Решил здесь так и остаться…

Он не отвечает. Закрывает глаза и видит картину, которую собирался начать как раз перед приходом Аньес. Он уже загрунтовал холст и хотел расцветить его черным, желтым, огоньками, плавающими вверх и вниз. Он брал разбег, обдумывал картину, мысли роились у него в голове, кофе лишь помог бы ненадолго оттянуть то мгновение, когда кисть коснется холста. И тут она позвонила в дверь. И начала говорить. Говорит, говорит… Зачем пришла? Наверное, деньги нужны. Все старые друзья забегают к нему занять денег.

— Ты ведь мог снять мастерскую в другом месте…

— Мне нужны корни. Мне здесь хорошо. Всех знаю.

Она улыбнулась ему. Вид у нее был грустный, но безупречно аккуратный. Как на школьных фотографиях. Облегающая белая кофточка с бархатной завязкой под воротником, волосы аккуратно забраны назад двумя заколками. Она сидела перед фотографом ровно и смирно, пока другие шумели и толкались. Такая серьезная, прилежная девочка. Чувствовалось, что учеба для нее очень важна. У нее всегда был такой чинный вид, что ему хотелось подуть ей на щеки, посмотреть, как она улыбнется.

— У тебя что-то случилось? — спрашивает Рафа, дунув на почерневший косяк. — Неприятности?

— Голова немного кружится… Зря я сюда пришла… Не знаю, что на меня нашло. Можно? — спрашивает она, показывая на матрас.

Она тихонько ложится, подкладывает под голову подушку и вздыхает.

Картина уходила от него все дальше. Магия лопнула, как пузырек на кофе. Вдохновение, как желание, мимолетно. Его мастерская открыта для всех. Внизу ни кода, ни домофона, дверь закрывается плохо, надо задвигать засов, но он всегда об этом забывает. Словно дверь в заброшенный салун, что хлопает на ветру. Его слишком часто отрывают от работы. Он думает, что надо бы вешать на двери табличку «Я вкалываю, не входить» или лампочку поставить, чтобы горела зеленым или красным, в зависимости от его настроя. Он почти не предохраняется. Ему нужно одиночество, нужно, чтобы время останавливалось и воцарялась пустота. Надо, чтобы жизнь утратила над ним власть, чтобы исчезли голод, и жажда, и сон и осталась только работа, и все.