Звезды, души и облака - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Шипошина cтр.№ 86

— Да, это точно. Не вылезти самому. И умирать не хочется. А Бог? Бог-то может такого человека услышать?

— Бог его слышит, и начинает помогать. Сразу. Только Бог помогает так, как знает Он сам. Иногда — болезнь посылает. А иногда — человека, или ситуацию. Ибо Богу известно, что в сердце у того, кто кричит. Сердцем человек кричит, или только словами. Как он кричит, и о чём.

— Вот как…

— Иногда Бог говорит так: «Как же Я налью тебе чистой воды, когда кувшин твой полон грязи и камней? Выброси камни, и вычисти кувшин. И я налью тебе чистой воды».

— Да разве можно вычистить?

Маша молчала.

Шурочка полежала немного, и всё же спросила по-другому:

— Как надо чистить?

— А это — и есть исповедь… — Маша говорила устало. Слова её казались простыми, но они проникали глубоко. Казалось, что до самого дна кувшина.

— Это значит, что ты… тот человек понял, что умирает, — продолжала Маша. — И он старается избавить свою душу от всего, что он делал против совести. Или — против Божьих заповедей.

— И что, я… что, он всё это должен рассказать кому-то? Кому, священнику?

— Сначала — понять. Потом — понять, что так нельзя, и что делать так дальше — равносильно смерти. А потом — он должен это всё сказать на исповеди. Как бы — пред лицом Божьим. Не священнику, а Богу. Но сказать!

— А потом?

— А потом… Бог даёт благодать. Тому, кто понял.

— А как это — благодать?

— А это ты почувствуешь. Это спокойствие, это любовь, это сила. Сила — не изменять своей совести. Понимаешь?

— Не очень.

Шурочка лежала тихо, с закрытыми глазами. Камни сдвинулись. Тяжёлые камни, лежащие на душе — сдвинулись.

— Повтори ещё раз… насчёт камней… — сказала она Маше. — Что значит — выбросить камни?

— А что у тебя есть… Что у тебя самое главное, от чего у тебя болит совесть? Только это больно бывает. Камни-то словно прирастают там. Иногда их по-живому выдирать приходится…

Маша не успела договорить.

Так, как она сказала — по-живому, так, по-живому и прошли её слова. Тяжёлая волна стыда как бы накрыла Шурочку. И то, о чём она старалась забыть… и почти уже забыла, закопала в себе, вдруг вышло наружу во всей своей неприкрытой, во всей своей отвратительной наготе.

— О-о-о-о… — простонала Шурочка, и снова резко повернулась на спину. — Я продалась… понимаешь, доза-дозой, но я… я продалась…

Шурочке казалось, что вся эта гадость сейчас хлынет из неё, как зловонная рвота.

— О-о-о-о…

— Не хочешь — не говори, — сказала Маша. — Мне ты можешь не говорить…

Но Шурочка закрыла глаза и снова тихо простонала:

— О-о-о-о… бордель… и ещё… ботинок целовала… за дозу — ботинок целовала…

— Шура, Шура… — Маша погладила Шурочку по руке. — Богу говоришь…

Капельница закончилась часов в двенадцать ночи. Маша взяла плед, и устроилась на широкой кровати рядом с Шурочкой. Они заснули, и проспали до десяти часов утра, пока их не разбудила Наталья Леонидовна.

На этот раз Шурочке было значительно лучше. Её почти не ломало, только была слабость во всём теле.

Можно было и поесть, и поговорить. И поспать в своё удовольствие. Но спокойствия — не было. Душа болела у Шурочки. Почти невыносимо болела душа. И так было стыдно…

— Видишь, легче уже, — сказала Наталья Леонидовна.

— Да, легче. Только душа болит.

— Душа и должна болеть. Выболеть должна душа. Как гнойник болит, пока не вскроется. Если назревает. А пока не назревает — не болит. Я ведь тоже совсем недавно понимать стала кое-что.

— Что?

— А то, что ничего на свете не бывает просто так. А бесплатный сыр — сама знаешь, где бывает. За грехи приходит расплата. За всё мы платим, за всё. За тщеславие, за жадность. За злобу. За зависть. Тоже выбаливала у меня душа… И сейчас ещё выбаливает.

— Вы разве злая? — спросила Шурочка.

— Как тебе объяснить? Муж так умирал тяжело. И только перед самым концом простил Юру. А ведь мы всю жизнь тщеславились. А как вышло не по-нашему, так стали на сына злиться и сына проклинать. Слава Богу, что хоть что-то открылось мужу. Перед смертью — простил Юру он. Свою вину признал. И я — тоже поняла. Самое главное поняла. Не судите, да не судимы будете. А помогайте, как можете. А не можете физически помогать — тогда молитесь. Бога не обманешь. Бог поругаем не бывает.

— И мы пытались себя обмануть. Мы, с Юркой… И себя, и Бога обмануть пытались. Не задумывались ни о чём.' И всей грязи своей не видели…

— Помилуй тебя Бог, Шурочка, — сказала Наталья Леонидовна и пошла ставить чайник.

Маша пришла часов в шесть и отпустила Наталью Леонидовну.

— Теперь в воскресенье встретимся, в храме. В субботу мы на исповедь пойдём, а в воскресенье… как Бог даст, в общем. Но на службе мы будем вдвоём. Там и решим, как дальше быть.

Снова капали капли. Шурочка уже выспалась.

— Тяжко лежать, — сказала она Маше. — Лежу, и только об одном и думаю. Аж выворачивает. И уколоться снова хочется.

— А ты молись.

— Я не умею. Не молилась никогда и ни о чём.

— Молилась, наверняка молилась. Икона-то у тебя стоит, — Маша перекрестилась на икону, — Божия Матерь, Феодоровская.

— Я не молилась. Я с ней просто разговаривала. Иногда. А просить я ничего у неё не могу. Я пыталась, но меня как будто отталкивает. Ещё Богу — могу как-то, а Божья Матерь меня к себе не пускает. Молчит всё… Хоть и стоит тут, рядом.

— Может, ты и права. Такие бывали случаи. Одну святую, Марию Египетскую, Божья Матерь не пускала в храм, пока она не покаялась.

— Как это — святую, и не пускала?

— Она её не пускала, когда та была ещё блудницей.

— Блудницей? Проституткой, что ли?

— Да. Она потом такой святости достигла, что ходила по водам. По поверхности реки шла.

— Была проституткой, а стала святой? И так бывает?

— Бывает. Я тебе её жизнеописание принесу, если хочешь.

— Хочу.

Шурочка помолчала, и сказала тихо:

— Значит, меня икона к себе не пускает… правильно делает. Я тоже проститутка… Страшно говорить.

И ещё… — Маша как-то замялась. — Богоматерь-то— с младенцем. С младенцем, понимаешь?

— Аборт? Нет, Машка, тут ты меня не переубедишь. Срок был небльшой. Там же были клетки одни…

— А ты, Шура, вообще, в Бога веруешь?

— Да. Теперь — верую.