Звезды, души и облака - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Шипошина cтр.№ 40

— Да ладно тебе! — вступила Екатерина Алексеевна. — Ты не виновата, ты в столовой была…

— Поди потом, докажи!

— Ладно, пойду я, — я вдруг почувствовала к этим усталым женщинам, такую жалость… такую нежность, что мне аж сдавило горло. Я повернулась к выходу.

— Пойду я, ещё раз на вашего младенца посмотрю. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Наталья, — ответили мне.

Я заглянула в изолятор ещё раз, перед самым уходом. Тоха, мой брат, спал сном младенца.

Я действительно пришла на следующее утро к семи, хотя мне очень хотелось поспать.

«Шефа» была на месте.

На весах, в разделочной комнате, лежало мясо, уже отделённое от костей и мелко порезанное, приготовленное на гуляш.

Я не успела. Они разделали мясо без меня. Наверняка, они это сделали не случайно.

— Почему не подождали? — спросила я «шефу».

— Натальюшка, ты же видишь, какое мясо! Одни жилы… Пока разварится… Мы ждали, ждали, и разделали без тебя. Ты же на ужин вчера не пришла!

— Это что, всё мясо?

Мясо, приготовленное на гуляш, было ужасным. Одни жилы. И его было мало, мало!

— Сколько мяса здесь осталось?

«Шефа» положила нарезанное мясо на весы. Около пяти килограммов.

По меню, должно быть около тринадцати.

— Как ты получала мясо? С костями? Или без костей?

— С костями, конечно, с костями!

— А кости где?

— В бульоне, уже в бульоне… — засуетилась «шефа».

— Вытаскивайте кости из бульона, Любовь Андреевна, — сказала я официальным тоном.

— Зачем?

— Я хочу их взвесить, эти самые кости!

— Ну, вы даёте, Наталья Петровна! — возмутилась «шефа». — Видано ли такое дело, чтобы кости из бульона вытаскивать!

— Вытаскивайте!

«Шефа» продемонстрировала своим видом возмущение. Но она была спокойна!

Она вытащила кости в тазик, и поставила тазик на весы. Кости затянули на шесть, с небольшим, килограммов.

Смотрите! — сказала «шефа» с видом оскорблённого достоинства. — Смотрите, смотрите! И больше не заставляйте меня кости из бульона вытаскивать! Надо верить людям! А ещё говоришь, что ты верующая!

Мне было стыдно, мучительно стыдно.

— Извините, Любовь Андреевна, — сказала я.

Да ладно… — «шефа» посмотрела на меня как бы сочувственно. — Идите, Наталья Петровна, пейте чай. Вы ещё самое главное не забудьте! Нам надо и на всю администрацию обед приготовить! Мне ещё придётся сейчас это мясо подрезать, и нам пожарить, на гуляш.

— Из этого — ещё будешь нам подрезать?

— А из чего же?

— Тогда — не режь на меня! Я не буду этот гуляш есть, только суп.

— Да брось ты, Натальюшка. Всем хватит. Вон, сколько народу голодает кругом. А у наших — хоть и бедно, зато каждый день. И завтрак, и обед, и ужин.

— М-да… — только и могла сказать я.

— Ладно, ладно. Иди, иди, Натальюшка, пей чай.

Ну, просто сама доброта, а не «шефа»!

И я пошла в комнату для персонала.

Мне было стыдно.

Стыдно от того, что я не поверила «шефе».

Стыдно от того, что такое плохое мясо.

Стыдно от того, что, действительно, надо кормить сотрудников.

Стыдно от того, что мы такие нищие.

Что воспитатели сливают себе в баночки остатки интернатского борща и несут домой, чтобы накормить свою семью.

Что действительно, многие наши воспитанники, даже при таком раскладе дел с кормёжкой, едят сытнее, чем их сверстники, вне стен нашего интерната.

Мне было стыдно.

Я пила переслащённый и перекипячённый интернатский чай, и слёзы текли по моему лицу. Потом я справилась с собой, сказала всем кухонным «спасибо» и вышла из кухни — как раз тогда, когда в неё входил дежурный класс. Накрывать к завтраку.

Я прошлась по спальням малышей, заглянула в палату к Таньке Никитиной. Посмотрела, сколько за ночь мокрого белья. Поговорила с ночной нянечкой, которая уже собиралась уходить.

Не так уж много сегодня мокрых, человека четыре. Это у малышей. Есть ещё один несчастный в седьмом, и двое — в шестом.

— Наталья Петровна, надо что-то делать с Крапивиным!

Ночная нянечка говорит мне о нём, о несчастном. Уже не в первый, и не во второй раз.

— У него уже матрац сгниёт скоро. А он — такой лоб здоровый, что мне его ночью будить страшно!

— Да вы же у нас — герой! — отвечаю я. — Чего же страшно?

— Да здоровый… Ещё зашибёт!

И ночная нянечка смеётся. Она — хорошая, добрая женщина. Простая. Сколько поколений интернатских, одно за другим, она поднимала, и поднимает ночью. И ничего не слышит хорошего в свой адрес, даже простого «спасибо». Скорее, наоборот.

Потому что трудно говорить «спасибо», если тебя будят ночью. Сначала в двенадцать, а потом — в четыре часа утра. А некоторым — и с утра трудно говорить «спасибо». И в обед, и вечером. Но это — я уже совсем о другом.

— Потерпите немного! — говорю я ей. — Я его в больницу буду класть, в конце мая. Договорилась уже, в специализированное отделение.

Уже совсем чуть-чуть, совсем мало осталось времени. И каникулы. Весна… И душа просит лета, просит тепла…

В изоляторе Наденька уже кормит больных. Она их всегда кормит пораньше. Тоха сидит в изоляторской столовой, вместе с другими больными, и наворачивает за обе щеки.

— Ну, герои, привет! Как дела? — спрашиваю я жующую публику.

— Хорошо, хорошо!

— Тоха, голова не болит?

— Не-а!

— А не кружится?

— Нет.

— Не тошнит?

— Нет, вы что!

— Вот и прекрасно. А теперь глаза зажмурь! Изо всей силы.

Надо, всё-таки, кое-что проверить.

— А зачем? Зачем зажмуривать? — интересуется Тоха. Остальные даже есть перестали.

— Надо! — не нашла я ничего другого, чтобы ответить.

— Ладно… — Тоха зажмурился.

— И я буду жмуриться! И я! И я!

И все за столом закрыли глаза, и стали щупать друг друга, как слепые.

— Ну, хватит, хватит, — остановила их я. — Теперь — зубы оскальте. Вот так.

И я показала, как. Все зарычали.