Арбайт. Широкое полотно - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Попов cтр.№ 91

Пусть подружки говорят,

Будто я Гаганова.

— Со многими вашими ответами согласен. Особенно когда это касается забывчивых советских людей — космонавта Терешковой и Гриши мента. Однако Готланд Шварцману не помеха. Готланд и Шварцман дополняют друг друга в процессе воссоздания наиболее объективной картины нашего абсурдистского мира.

— Был еще кроме Саши и такой великий человек Витя Шварцман (был немного знаком с ним в шестидесятые, в семидесятых хотел заехать к нему в Зеленчукскую, в обсерваторию, да не вышло).

— Был. Да. И тоже типичен. Астрофизик. Искал контакты с неземными цивилизациями. Типичный шестидесятник. — Увы, даже я, думается, типичен, хотя и редко встречаюсь в природе.

— Это правильный вывод, что все мы типичны, за то нас Бог и терпит.

— Да убивает он всех, какое — терпит!

— Терпит-терпит, а потом убивает.

— Кошка с мышкой тоже так играет.

— Осторожно! Вторгаемся в сферу сакрального, не к ночи будь сказано!

— Да буддист я, мне безопасно.

— Хорошо вам, буддистам, а вот нам, православным, в НОЩИ страшновато.

— Ну, так вы сами себе назначили — вечно всего бояться.

— Так ведь вечное бесстрашие тоже скучновато.

— За Георгия Борисова пью третий день, но пью, так сказать, по-европейски, на тормозах.

— У моего знакомого вертолетчика Володи Орлова жена вместе с Терешковой занималась в Ярославском аэроклубе и была якобы ее дублершей в космос. Но поражал Володя нас другим — водку закусывал бутербродами с двухсантиметровым слоем черного перца, в крайнем случае сыпал и красный. Не на спор, а с удовольствием, объясняя, что перец очень полезен, это, мол, соль вредна.

— Ужас, какой бесстрашный русский народ. Что отмечено еще Гоголем в пассаже про «щикатура» в пьесе «Женитьба».

— Доллары, доллары… Да что вообще Гдов знает о долларах? Вот я однажды всё утро пробегал с двухдолларовой (довольно редкой) купюрой по всем обменникам, и нигде ее глупые приемщицы не брали. Спасибо соседу, надоумившему меня сходить к магазину «Нумизмат» на Таганке. Там безо всякой торговли мне за нее дали три бакса.

— Неплохо заработали, целый бакс.

— Пытаюсь оживить вялотекущее (от жары, что ли?) общение, продолжу валютную тему. Если у кого-то вдруг скопились белорусские рубли («зайчики») и вы хотите их реализовать, советую не обращаться в банки или обменные пункты, а отправляться на Белорусский вокзал, где в вагонах-ресторанах отбывающих поездов на эти рубли по совершенно бросовым ценам можно «упаковаться» самым фантастическим образом.

— Тоже неплохой заработок, но вот вопрос — где взять эти бел-рубли? И потом — если поезд отбывает, то далеко ль в нем придется ехать за эти рубли?

— За полчаса, пока грузятся отбывающие, можно весь буфет опустошить.

— Я хоть и живу рядом, но никогда на Белорусском вокзале не был. Помню, что еще при жизни писателя Василя Быкова случайно поймал белорусское радио, которое крыло его последними словами как изменника родины.

— Батька Лукашенко, конечно же, козел, но вот пенсионеры там получают больше, чем у нас. Правда, среди молодежи безработица страшная, поэтому и едут они в Россию.

— У нас многие пенсионеры получают 300–500 долларов в месяц. Я не верю, что белорусские пенсионеры богаче русских. Извините.

— Я сужу по пенсии своей тещи, рядовой (а не многой) белорусской пенсионерки. Но повторяю, режим там гнусный.

— Если это не государственная тайна двух государств, сколько получает ваша теща? Какой у нее стаж? Какие надбавки? Я, извините, имею о белорусских пенсиях совершенно иную информацию.

— Вообще-то считать тещины деньги — это как-то уж совсем уж… Ну, да ладно.

Действительно, у нее двойная пенсия, как у участницы войны. На фронте она не была, но девятнадцатилетней девчонкой обучала вождению солдатиков в автошколе. И считается «приравненной». Причем долго этого не знала, а когда узнала и пошла в военкомат, там никаких бумаг по ее душу не нашлось, но было предложено попробовать обратиться в архив Советской армии в Подольске. Звонит она мне и просит съездить в Подольск и выправить там ей бумагу. Галина Алексеевна, говорю, там миллионы бумаг свалены, а еще больше миллионов давным-давно пропали вместе с вашей бумагой. Тем не менее позвонил я туда. Присылайте официальный запрос из ее военкомата, говорят. И когда будет ответ, спрашиваю. Ну, сами понимаете… Передал я всё это теще, думая, что теперь она успокоится. Дней через пять прикатывает сама, с запросом на руках. Приезжаем мы с ней в Подольск, пришли в архив. Принимал там капитан лет тридцати пяти, гладкий такой, но лицо его мне как-то сразу понравилось. Прочитал он нашу бумажку, хорошо, говорит, оставьте, ответ мы вышлем. Сынок, а нельзя сейчас посмотреть? У нас тут десятки миллионов документов, говорит он (мне уже почему-то), тысячи запросов лежат в очереди… Сынок, я денька три могу подождать, перебивает его Галина Алексеевна и выставляет из своей сумки две бутылки «Зубровки», о которых я и не подозревал (меня она накануне всего одной порадовала). Не успел капитан «рассердиться», она вдогонку на стол жареную утку в полотенчике — хлоп! С ума я тут с вами сойду, покачал головой капитан, смахнул бутылки под стол, утку на подоконник, взял запрос и удалился куда-то. А здание у них огромное. Возвращается буквально минут через пять-семь. Фантастика какая-то, говорит, нашли, с ходу нашли в этом бар… бумажном океане то есть. Уникальный случай! Ай, какой ты молодец, сынок! Ну, давай ее сюда. Бумагу капитан ей на руки не дал, конечно. Не могу, при всём к вам огромном уважении, говорит, косясь одним глазом под стол, мы получили официальный запрос, официально же и отправим назад в ваш военкомат, но отправим сегодня же. Леночка, оформи, пожалуйста. И бумага благополучно дошла.

— Я так и думал! Речь, стало быть, идет о двойной белорусской пенсии. Вот-вот, двойная, может, и больше русской.

— На девяносто четвертом году жизни скончался тов. Луис Корвалан. Как вы думаете, Владимир Буковский поедет на похороны?

— Полагаю, что нет. Много будет чести коммунисту.

— Билет до Чили дорогой…

— Обменяли хулигана коммунисты на свою голову.

— Корвалан… Буковский… Коммунисты… Пиночет… Вот не что из другой оперы, но, думаю, вполне уместное в контексте данной главы и рассуждений о власти, народе, космонавте Терешковой. Тульский писатель XVIII века Болотов пишет: «Славный наш пиит, Гаврила Романович Державин — не русский, а татарский дворянин с Низу и потому называется мурзою; учился в семинариях и как-то происходит в люди, делается стихотворцем. Был он страшный безбожник, но после покаялся».

— Не понял, это вы к чему про Гаврилу Романовича, что он татарин? Мне вообще-то все равно, кем он был по национальности, хоть даже «негром преклонных годов».

— Интересно, Гаврила Романович сам себе придумал такую звучную фамилию, как будущий сенатор и министр, или с такой фамилией уродился?