Три прозы - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Шишкин cтр.№ 128

Каждый год у них дома собирались друзья Изольды и Тристана – в день его смерти.

Так получилось, что накануне очередной встречи толмач и Изольда из-за какого-то пустяка очередной раз поссорились. Даже с битьем посуды. Когда Изольда ушла на работу, толмач включил ее компьютер, открыл тот файл и прочитал:

«Сегодня ушла спать в детскую. Слушала, как сопит во сне ребенок, и так захотелось, чтобы это был наш с тобой сын. Он и есть твой ребенок. Твой, а не его».

Когда Изольда вернулась с работы, толмач подошел и обнял ее, как обнимал после ссор, чтобы помириться. Сказал, как они говорили друг другу:

– Мир?

Она улыбнулась, прижалась лицом к его груди:

– Спасибо! Я так боялась, что сегодня у нас опять будет плохо.

Толмач улыбнулся:

– Все будет хорошо!

Пришли гости. Изольда приготовила раклет. Было тепло и говорливо.

Толмач пошел укладывать сына, читал ему перед сном про Урфина Джюса и дуболомов. Ребенку давно пора была спать, а он все просил почитать еще, и толмач читал и читал.

Не хотелось к ним туда выходить.

Сын наконец заснул, толмач выключил свет, лежал в темноте и слушал детское сопение.

Вышел уже к десерту. Разговор зашел о России, о Чечне. Зубной техник, отщипывая виноград, спросил толмача, что испытывает человек, если принадлежит не к маленькому народу, как швейцарцы или чеченцы, а к большой нации, – и тут он запнулся, – не завоевателей, не угнетателей, а как это сказать – он крутил пальцами виноградину, все не мог найти нужного слова и смотрел на толмача с улыбкой, словно ожидая помощи.

Толмач подсказал:

– Если принадлежит к русским.

Техник засмеялся, бросил ягоду в рот, стал разжевывать, отщипнул еще:

– Ты ведь понял, что я имею в виду!

– Конечно, понял.

Толмач разлил остатки вина из бутылки, пошел на кухню за следующей и, вернувшись к гостям, начал разговор о видео, которые снимают чеченцы. Кто-то видел короткие отрывки по телевизору. Толмач сказал, что знакомые журналисты из Москвы прислали кассету. Изольда прервала его:

– Не надо!

Толмач привлек ее к себе, поцеловал в шею:

– Конечно, не буду.

Гости принялись настаивать:

– Покажите!

Толмач стал отговариваться, что действительно лучше не надо, потому что эти кадры не показывали ни по какому телевидению, даже в России.

– Тем более покажите! Покажите!

Особенно хотел увидеть то, что не надо видеть, зубной техник.

Толмач понес тарелки на кухню, Изольда пошла за ним и сказала тихо, чтобы никто в комнате не слышал:

– Зачем ты хочешь испортить мне этот вечер?

Толмач ответил:

– С чего ты взяла?

Наконец кассета в видеомагнитофоне, все расселись, толмач включил.

Сначала кто-то просит, чтобы за него заплатили выкуп, совсем еще мальчишка, изможденный, грязный, наверно пленный солдат, ему отрезают палец, он принимается тихо скулить. Палец крутят перед объективом.

Потом какой-то иностранец – он говорил по-английски – протягивает в камеру банку с мутной жидкостью, свою мочу с кровью, жалуется, что ему отбили почки, тут его сзади стегают железным прутом, он дергается, кричит.

Изольда с самого начала не стала смотреть, вышла на балкон курить.

Кто-то из гостей после первых кадров встал и пошел за ней.

Пленному солдату хотят перерезать горло. Он вырывается, сипит: «Не надо! Не надо!» Уходит куда-то вниз из кадра. Его поднимают обратно, черная рука с кривыми пальцами на красном лице.

Еще кто-то из гостей встал и молча вышел из комнаты.

Старик спокойно крестится в камеру и говорит: меня сейчас убьют, и я хочу сказать, что я вас очень люблю, и тебя, Женечка, и тебя, Алеша, и тебя, Витенька! Ему отрубают голову. Камера показывает в первую секунду не голову, а шею – крупно – она толстая, наверно 45-го размера, и вдруг сокращается в кулак, и из нее выпирает горло и льется черная кровь.

Перед телевизором остались вдвоем – толмач и зубной техник. Сидели и смотрели, как насилуют женщину, которая все время кричит: «Только не трогайте ребенка!» Зажигалкой поджигают волосы между ног, потом вставляют ей внутрь лампочку и раздавливают стекло. Женщина воет, охает, корчится на земле. Льется кровь. Бородатый в черных очках вставляет, ухмыляясь, ей в задний проход дуло пистолета и спускает курок.

– Хватит, – сказал зубной техник, – выключи!

Толмач выключил телевизор и пошел на кухню готовить чай. Гости быстро разошлись.

Изольда в ту ночь опять пошла спать в детскую. Сказала вместо «спокойной ночи»:

– Я тебя ненавижу.

26 августа 1915 г. Среда

Сегодня на скейтинг-ринке брат познакомил меня со своим новым другом Алексеем Колобовым, студентом, эвакуировавшимся вместе с университетом из Варшавы. Я каталась с Лялей и издалека увидела, как кто-то помахал мне из-за столика, которые стоят вокруг трека. Подкатила к барьеру. Саша представил нас. Оркестр играл так громко, что нужно было кричать. У него удивительные голубые глаза, красивая узкая рука, и он очень смешно покраснел, когда здоровался со мной. Предложила ему покататься – он отказался. Не умеет. Мне стало с ними неловко и как-то скучно. Не о чем было говорить. Вернее, даже не скучно, а как-то тревожно. Захотелось убежать, скрыться. Снова умчалась на середину трека, в общее течение.

А теперь пишу и думаю, чем меня это задело? Может быть, может быть…

27 августа 1915 г. Четверг

Вернулись Мартьяновы. Сегодня видела Женю. Удивилась: что я могла в нем найти?

Пришел папа с картой, и все стали ее разглядывать. На фронте дела все хуже – отдали Польшу, всю Литву и Белоруссию. Саша с папой следят каждый день за отступлением по карте. В Ростов отовсюду хлынули беженцы.

Ночью думала о Жене и снова вспомнила, как он стал показывать мне тогда опыт, как магнит сквозь лист бумаги придает железным крошкам симметрический рисунок, а я сказала, что больше его не люблю, – и какой он стоял после моих слов жалкий, поникший, беспомощный, с магнитом и бумагой в руках.

Наверно, я очень плохая. Но мне его совершенно не жалко. Вернее, жалко, конечно, но от этой жалости он становится каким-то еще более жалким.

Я не влюбилась в Алексея. Да, я чувствую. Я знаю.

29 августа 1915 г. Суббота

После каникул все съезжаются и рассказывают друг другу о своих летних романах – думаю, большей частью придуманных.

Всех удивила Мишка. Летом она познакомилась с молодым правоведом – его мать снимала рядом дачу. Он сказал, что любит ее, на следующий год закончит университет и женится на ней. А на другой день приехала его мать – важная и гордая, встала на колени перед ней – перед Мишкой! – и стала умолять отказать ее сыну. Стала уверять, что они оба молоды и вовсе не пара, что Мишка будет чувствовать себя неловко в их кругу. И что он будет стыдиться ее, будет несчастен. Напоследок сообщила, что они запутаны в долгах и что у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что Мишка если действительно любит ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Мишка послала ему прощальное письмо, в котором написала, что больше они никогда не увидятся и он свободен, а она будет любить его всегда.